женской линии куда вернее. И все свои надежды и упования прежде всего связал с 
«черноокою Аспазией».

Как ни пыталась Мария Антоновна Нарышкина отбиться от вкрадчивых и 
подобострастных притязаний Савари на ее внимание, ничего из этого не вышло: 
государь, ссылаясь на приличия и соображения высшего порядка, настоятельно 
желал, чтобы она не отказывала в приеме поверенному в делах французского 
императора.

Мария Антоновна, доверительно рассказывая об этом, часто бывавшему в ее доме 
Давыдову, сокрушительно вздыхала:

— Ума не приложу, Денисушка, как мне и быть с этим проклятым Савари. Так и 
вьется вокруг меня, так и оплетает своими словесными кружевами. Ох, умеют это 
французы, ох, умеют... Вот ведь и знаю и чувствую, что он меня в сети свои 
завлекает, а противиться в себе сил не нахожу. Где уж такой слабой женщине, как 
я, устоять перед эдаким хватом?.. Одним печалюсь: прознает про сии шашни 
Багратион, серчать станет. А я гневить князя Петра Ивановича по душевной 
привязанности к нему совершенно не могу. Ты уж разобъясни ему, ради бога, 
потихоньку, что я не своею волею, а по настоянию государя Бонапартова посланца 
у себя принимаю да его обхаживания терплю.

О застрявших наградных реляциях более не говорили. «Да и кому сейчас до них, — 
думал Денис Давыдов, — вон ведь как все вокруг закружилось...»

Хоть и чувствовала Мария Антоновна обволакивающую и притягательную силу 
словесных кружев Савари, но всего замысленного им по отношению к ней пока не 
ведала и она. В тонкую, обольстительно-предупредительную его игру с Нарышкиной 
в это время ужебыл, оказывается, во всех деталях посвящен Наполеон.

Усмотрев вполне обычную тягу «черноокой Аспазии», как прехорошенькой женщины, к 
нарядам и ее повышенное внимание к веяниям европейской моды, французский 
поверенный тут же решил выписать из Парижа все, что смогло бы соответствовать 
столь безукоризненному и изысканному вкусу Марии Антоновны.

Бонапарт идею Савари одобрил и в своих секретных курьерских депешах давал ему 
по этому поводу подробнейшие инструкции: как поднести, что при сем сказать...



В ту самую пору, когда первая партия новомодных дамских аксессуаров для Марии 
Антоновны Нарышкиной, придирчиво и дотошно, со знанием дела, осмотренная перед 
тем Бонапартом, на взмыленных лошадях уже мчалась по укатанным и гладким 
европейским трактам к российским пределам, грянуло событие, которого, судя по 
всему, никак не ждали ни в Париже, ни в Петербурге.

В обеих столицах почти одновременно появились сообщения о том, что английский 
флот в составе тридцати семи кораблей начал боевые действия против Дании. 
Остров Зеландия оказался наглухо обложенным с моря, и на него высадились 
британские экспедиционные войска. Тяжелые фугасные батареи ударили по 
Копенгагену, город окутался дымом и пламенем, погибли сотни безвинных жертв...

Новые бюллетени принесли вести еще более неутешительные. Не устояв перед 
английскою варварскою бомбардировкою, датская столица, как оказалось, вскорости 
покорно растворила городские ворота, сдала арсенал и позволила победителям 
захватить без сколько-нибудь серьезного сопротивления весь стоящий в гавани 
внушительный национальный флот из двадцати линейных кораблей.

Эти сообщения привели Бонапарта в неистовое бешенство. Он скрежетал зубами, 
метался по навощенным до зеркального блеска паркетам Тюильри и с грохотом 
колотил о каминные решетки бурбонские фарфоровые вазы.

Британские мортиры, бившие по Копенгагену, нанесли урон не столько датской 
столице, сколько тайным статьям тильзитского трактата, по которым флоту этой 
балтийской страны отводилась определенная и немалая роль в борьбе с морским 
владычеством Англии. Теперь этого флота не было. Вернее, и того хуже — он 
усилил своим составом британскую морскую мощь. Было с чего Наполеону выходить 
из себя и неистово колошматить доставшиеся ему в наследство королевские вазы.

Александра I известие о разгроме Дании перепугало до того, что у него усилилась 
и без того уже приметная для окружающих глухота, которая у него развилась еще в 
отрочестве, как говорили, вследствие слишком раннего безудержного увлечения 
цитерными утехами...

Русский император, видимо, не чаял, что британский кабинет предпримет столь 
решительные действия. А что, если недавняя союзница теперь повернет свои 
воинственные корабли против России? Воевать сейчас с грозною морскою владычицей 
в расчеты царя никак не входило. Да и обороняться с моря, по сути, было нечем. 
На невском рейде стояли лишь несколько устаревших неповоротливых фрегатов да 
кокетливые прогулочные яхты. Основной же российский флот под командой адмирала