офицерам, проходившим по «смоленскому делу», в аналогичных прошениях покуда 
отказывалось.

— Что с понижением назначен, не тужу, — усмехался Ермолов, — мне бы лишь 
зацепку в армии иметь. Я все должности прежние еще верну и превзойду оные, ибо 
служить худо не умею.

Чувствовалось, что в этот вечер Ермолов был в ударе и в самом добром 
расположении духа. Он много шутил, смеялся, вспоминал различные истории. 
Александр Михайлович радовался за него и смотрел на брата со светлою и чуть 
грустною улыбкой.

С этого согретого братским теплом и откровенностью вечера и начнется у Дениса 
Давыдова добрая дружба с Алексеем Петровичем Ермоловым, скрепленная не только 
родством по крови, но и родством душ, и дружба эта, пройдя все испытания, 
продлится всю его жизнь.



26 июня 1802 года, после завершения гвардейских маневров, в которых принимали 
участие и кавалергарды, Денис Давыдов, исхлопотав отпуск, отбыл к родителям в 
Москву. Какое-то время пробыл в Белокаменной, где по летней поре оставался лишь 
брат Евдоким, служивший в Московском архиве иностранных дел юнкером вместе с 
Александром Тургеневым. Большую же часть отпуска провел в Бородине, где помогал 
отцу по хозяйству, наносил обычные деревенские визиты соседям и много читал. 
Здесь же под монотонный шелест дождя (лето выдалось, как на грех, ненастное) 
написал несколько острых и озорных эпиграмм и начал переводить басню Сегюра 
«Река и Зеркало», которую, как ни бился, так и не смог завершить.

К началу осени вернулся в Петербург, где в сентябре, к великой радости для себя,
 выслушал торжественно зачтенный командиром кавалергардов Павлом Кутузовым 
приказ о своем производстве в корнеты.

Однако не зря говорится, что об руку с радостью часто ходит и беда. Еще не 
успел Денис Давыдов остыть от праздничного возбуждения по поводу своего 
производства в корнеты, как из Москвы грянула тревожная весть о том, что весьма 
опасно болен батюшка Василий Денисович.

Денис снова помчался в первопрестольную.

В полк он смог вернуться лишь 5 октября 1803 года. Причем привез с собою и 
брата Евдокима. У того к архивному делу душа никак не лежала, да и жалованье, 
ему положенное, к тому же было мизерным. Воинская же служба, особливо 
гвардейская, давно уже прельщавшая брата, конечно, считалась более престижной, 
чем статская, да и к тому же сулила в будущем большее материальное обеспечение. 
Посему и рассудили на семейном совете, что Евдоким пойдет по стопам Дениса — в 
кавалергарды. Квартиру же в целях сбережения средств, конечно, снимут одну на 
двоих, а то и вообще будут пользоваться казенной при полковых казармах. А 
поскольку наем слуг в Петербурге дорог, то братьям в услужение дали отцовского 
казачка Андрюшку.

С Евдокимом дело уладилось на удивление скоро. Рослый, в матушку Елену 
Евдокимовну, он как-то разом глянулся начальству, и никаких проволочек с его 
зачислением в полк юнкером не было.

Почти годичный отпуск по семейным обстоятельствам на продвижение Дениса по 
службе не повлиял. Вскоре по приезде в Петербург он получил очередной чин 
поручика. В формулярном его списке это событие отмечено записью от 2 ноября 
1803 года.

Этой осенью Денису Давыдову вместе с другими кавалергардами довелось нести 
караульную службу во внутренних покоях Зимнего дворца. Государь, благоволивший 
к их командиру Павлу Кутузову, тем самым проявлял свое милостивое доверие и к 
полку. Таким же особым расположением царя до сей поры пользовались, пожалуй, 
лишь семеновцы, у которых он сам числился шефом. Поэтому кавалергарды теперь 
часто на разводах и постах оказывались вместе с семеновскими офицерами.

С одним из них, коротая ночные часы в дворцовой кордегардии[14 - Кордегардия — 
служебное караульное помещение.], как-то и познакомился Денис Давыдов. Офицер 
сей привлек его внимание своей на редкость безобразной наружностью. Был он щупл,
 тщедушен и коротконог, зато имел непомерной длины руки, доходившие ему чуть ли 
не до колен, ко всему же рыж, с каким-то красно-коричневым, густо уляпанным 
веснушками лицом, ко всему прочему постоянно дергающимся в причудливых гримасах 
и обезьяньих ужимках. «Вот же, прости господи, чудо уродилось, — сочувственно 
подумал в первый момент Давыдов, — и ничего, однако, во дворце служит...»

Денис из вежливости представился.

— Барон Иоганн Дибич, — с готовностью откликнулось «чудо» в семеновском мундире.