Предчувствуя надвигающуюся опасность, Павел I становился все более 
подозрительным и желчным, не доверял уже никому, в том числе и супруге своей 
Марии Федоровне, и спешно возводил в Петербурге для себя внушительное убежище — 
Михайловский замок, а по сути, настоящую боевую крепость с куртинами, 
бастионами и глубокими рвами, заполненными водой. Однако даже эта вновь 
отстроенная и почти неприступная в военном отношении твердыня не спасет его, 
как известно, от скорой лютой расправы заговорщиков...

Не последнюю скрипку в подготовке цареубийства через своих родственников, 
приближенных ко двору, и других сановных «братьев» сыграет и величественный 
московский старец, с довольно свежим, еще розовым и твердым лицом, в 
снежно-белом, гладком на старинный манер, лишь с одною подвитою волнистою 
скобкою вкруг головы парике и красною орденскою лентою по-старинному же, шитому 
по груди и узкому стоячему вороту камзолу — Иван Владимирович Лопухин, который 
в один из необычайно теплых мартовских дней 1800 года в своей выписной 
карете[13 - Выписная карета — выписанная из-за границы; в цене и моде в эту 
пору были кареты венских мастеров.], запряженной шестернею цугом, после заезда 
с визитом в давыдовский дом на Пречистенке, прихватит с собою Дениса и привезет 
его в благородный пансион для знакомства с юными членами литературного кружка, 
на заседаниях которого, устраиваемых каждую среду, он так любил бывать на 
правах «почетного члена, споспешествующего Собранию».

Конечно, в эту пору Денис Давыдов ни о каких масонских кознях, равно как о 
принадлежности ко многим из них своего вельможного родственного сопровождателя, 
не имел ни малого понятия. Кое-что он узнает впоследствии от своих близких 
друзей и двоюродных братьев, кое в чем разберется сам, научившись вдумчиво 
озирать прошедшее и сопоставлять и анализировать события и факты. Многое для 
него, вероятно, так и останется тайною. Однако к деятельности «вольных 
каменщиков», которую он назовет «зловредным немецким бунтом», он всегда будет 
настроен резко отрицательно. И не случайно, когда его двоюродный брат — 
известный декабрист Василий Львович Давыдов туманно предложит ему вступить в их 
тайное общество «по подобию масонов», он решительно откажется.

Представления Ивана Владимировича Лопухина оказалось достаточным, чтобы юные 
литераторы «Собрания» сразу же радушно приняли в свой круг чуточку смущенного и 
дичившегося поначалу Дениса. Председательствовал среди своих товарищей 
миловидный мальчик с тонким, удлиненным, бледным лицом и томным, мечтательным 
взором, уже признанный среди прочих стихотворец — Василий Жуковский. Он-то и 
назвал своих приятелей — толстого и рыхлого Александра Тургенева, угловатого и 
нервного Семена Родзянко, смугловатых и быстроглазых братьев Кайсаровых, самого 
младшего, беленького, схожего с херувимом 12-летнего баснописца Ваню Петина и 
других. Здесь же, в сторонке, рядом с Лопухиным, восседал, рассыпав по плечам 
темные длинные власы, с молчаливым аскетическим протодиаконовским ликом и сам 
директор пансиона Антон Антонович Прокопович-Антонский, прозванный пансионерами 
«Три Антона».

— Цель «Собрания» нашего, — сказал Денису Жуковский, — исправление сердца, 
очищение ума и вообще обрабатывание вкуса. На заседаниях своих мы читаем по 
очереди речи о разных, большею частью нравственных предметах на русском языке, 
разбираем критически собственные сочинения и переводы, а также знакомимся с 
образцовыми отечественными сочинениями в стихах и прозе, с выражением чувств и 
мыслей авторских и с критическим показанием красот их и недостатков. Впрочем, 
надеюсь, что вы во всем разберетесь сами, ежели будете бывать у нас на 
дружеских «Собраниях»... Сегодня, к примеру, мы будем вести речь о тех 
творениях воспитанников пансиона, кои готовятся к напечатанию в первой книжке 
нашего альманаха «Утренняя заря».

Потом Жуковский произнес нерифмованный монолог «К надежде», в котором 
провозглашал мысль, что в бренном и скоротечном мире все тщетно, окромя 
упования на божественные начала, которые человек призван некою силою отыскать в 
себе самом.

Лопухин и «Три Антона» благожелательно кивали головами.

Следом Александр Тургенев меланхолично и монотонно зачитал свой прозаический 
перевод «Песнь на случай открытия синагоги, сочиненную В. Бинком, 
семнадцатилетним евреем».

Затем свои басни «Осел и Лев на звериной ловле» и «Солнечные часы» 
несвойственным его виду густым басовитым голоском продекламировал «херувим» 
Ваня Петин, какие-то стихотворные опыты и переводы читали братья: Кайсаровы и 
Семен Родзянко...

Но более всего произвело на Дениса впечатление, пожалуй, то, что эти мальчики, 
его примерные сверстники по годам, а ежели, взять «херувима» Петина, то и того 
младше, называют себя «пиитами», «авторами», и впрямь так лихо умеют завить 
вроде бы привычные словеса, что они разом обретают и особый строй, и звучность, 
и сладкогласие. Он слушал стихотворные строки своих новых знакомцев и невольно 
ощущал, как в душе его просыпается какое-то неведомое до сей поры, но, видимо, 
исподволь томившее его душу стремление самому попытаться выразить свои мысли и