в один голос стали кричать, чтобы их отпустили, поскольку их дело не воевать, а 
присматривать за войсками. Привыкнув, должно быть, к всеобщему повиновению, они 
держались самоуверенно и нагло.

— Вы вооружены, вы французы, и вы в России; следовательно, молчите и 
повинуйтесь! — круто урезонил их Давыдов.

Лейб-жандармы сразу жезаметно пообмякли и с готовностью начали рассказывать о 
расположении своих войск. От них Давыдов и узнал, что совсем неподалеку 
находится корпус Бараге-Дильера, весьма сильный и боеспособный. Значительная 
часть его, составленная из двух тысяч человек пехоты и нескольких полков 
кавалерии под общим командованием генерала Ожеро, занимает соседнее село Ляхово,
 остальные войска сосредоточились в Язвине.

— Ну, что ж, утро вечера мудренее, — рассудил Давыдов и приказал партизанам 
располагаться на ночлег.

Едва запалили костры, слабо мерцавшие в тумане расплывчато-округлыми 
желто-красными пятнами, как с дороги, по которой партизаны только что 
проследовали, послышались голоса, перезвон упряжи, а затем и радостные клики. 
Оказалось, что это подошли, незадолго перед тем соединившись вместе, поисковые 
партии Фигнера и Сеславина. Через несколько минут Давыдов на правах хозяина 
радушно принимал дорогих и желанных, так кстати объявившихся гостей и сердечно 
обнимал обоих уже прославившихся своими многими громкими подвигами лихих 
партизанских командиров, которых знал еще но турецкой кампании и по обоюдной 
дружбе их со своим двоюродным братом Алексеем Петровичем Ермоловым, к коему и 
тот и другой были привязаны всею душою.

Фигнер и Сеславин служили по артиллерии в одних и тех же капитанских чинах, 
храбро воевали, а после занятия Москвы французами, получив под свое начало 
войсковые отряды, по примеру Дениса Давыдова направились в неприятельский тыл 
партизанить. И оба совершали чудеса храбрости.

Об Александре Самойловиче Фигнере, потомке древней немецкой фамилии, 
поселившейся в России еще при Петре I, было известно, что он, в совершенстве 
владея французским, польским, немецким и итальянским языками, по обыкновению 
своему переодевался в неприятельскую форму и без страха направлялся в места, 
занятые французами, объявлялся на бивуаках или во вражеских маршевых колоннах и,
 добыв нужные сведения, возвращался как ни в чем не бывало к своему отряду. 
Сказывали, что, в крестьянской одежде он несколько раз пробирался в захваченную 
неприятелем Москву и искал способа встретить и убить Наполеона, для чего носил 
под армяком тщательно припрятанный кинжал.

На счету Александра Никитича Сеславина было множество отчаянно-смелых налетов 
на неприятельские колонны и транспорты. Но главною его заслугой являлось то, 
что он первый изо всех партизан, сторожко притаившись в придорожных кустах, 
своими глазами высмотрел движение французской армии во главе с Наполеоном к 
Малоярославцу и успел донести об этом чрезвычайной важности открытии своем 
непосредственно Кутузову, который сразу же сумел двинуть туда войска и накрепко 
запереть французам путь в южные губернии. Известие, привезенное Сеславиным к 
светлейшему, без сомнения повлияло на последующий ход всей кампании.

Давыдов, расположившийся с офицерами своими в одной из изб покинутой жителями 
деревеньки, душевно радуясь встрече, тут же пригласил обоих партизанских 
командиров, как он выразился, «к своему шалашу». В мгновение ока появилось 
трофейное шампанское и попавшие тем жепутем на убогий крестьянский стол 
разнообразнейшие съестные припасы. А в растопленную по сему случаю русскую печь 
был торжественно вдвинут сияющий полированной бронзой внушительный котел для 
приготовления пунша.

Здесь, в дружеском застолье, у огонька, Денис наконец-то смог как следует 
разглядеть своих давнишних друзей.

Фигнер под стать ему был обряжен в штатское платье. На нем красовался 
длиннополый добротный армяк в сборку, какие носят обычно деревенские бурмистры 
либо средней руки торговцы, на ногах смазные сапоги. Лицо его, обрамленное 
желтоватыми реденькими бакенбардами и прямыми, спадающими на лоб волосами, 
розовое, гладкое, с чуть расплывшимися мягкими, даже несколько женственными 
чертами, казалось, дышало неподдельным добродушием и покладистостью, и лишь в 
малоподвижных, водянисто-бесцветных глазах отражалась временами какая-то 
пугающая, холодно-расчетливая решимость. Как и прежде, Александр Самойлович был 
весьма речист и говорил почти без умолку.

В противоположность Фигнеру тезка его Александр Никитич Сеславин, несмотря на 
неистовую храбрость и напор, которыми он обладал в атаке, в общении с друзьями 
отличался, как всегда, чрезвычайной скромностью и даже застенчивостью. Говорил 
он по обыкновению немного, а о себе тем более предпочитал помалкивать. Опять же 
в отличие от мало переменившегося Фигнера Сеславин выглядел заметно возмужавшим.
 Его некогда легкие вьющиеся темно-русые волосы стали короче и как будто бы 
жестче, то же можно было сказать и об усах, загнутых на концах с гвардейской