— Я-то, матушка, бригадирством жалован, — ответствовал срывающимся голосом отец,
 — а вот братья мои единокровные уже в немилости. Владимир Денисович из 
Петербурга выслан. Лев Денисович еще там, но от службы отставлен, и пасынок его 
Николай Раевский, как он мне сказывал, будто бы тоже уже не у дел... Да и о 
графе Александре Васильевиче государь в разговоре со мною изволил помянуть без 
одобрения. Чует моя душа, что и на фельдмаршала он свой гнев обратит.

— Ужели столь громкая слава Суворова тому преградой не послужит? — задумчиво 
спросила матушка.

— Ныне всего ждать можно. Знаешь, какие слова Карамзина в Петербурге мне 
слыхивать довелось о нашем времени? Будто бы так он сказал: «Награда утратила 
прелесть, а наказание — сопряженный с ним стыд». Как ни прикинь, а горькая 
правда в сих словах есть. И никуда от нее не денешься...

Отец будто в воду глядел, говоря о неблагорасположении Павла I к Суворову.

Славный боевой фельдмаршал, размещавшийся со своею главною квартирою в эту пору 
в селе Тимановка близ Тульчина, отнюдь не спешил безоглядно вводить в своих 
войсках настойчиво внедряемые, вернее, вбиваемые в армию новым императором 
прусские порядки. Он усматривал в этом попрание русского национального 
достоинства, а заодно и умаление собственных полководческих заслуг.

— Мне ли перенимать прусские ухватки да протухлую тактику покойного короля 
Фридриха? — с гневной горячностью вопрошал Суворов. — Я в отличие от сего 
великого монарха, помилуй бог, баталий не проигрывал... Русские прусских всегда 
бивали!

О введении же крайне стеснительной и несуразной чужеземной формы, неудобной 
даже для полевых экзерциций, не то что для боя, выразился еще более резким 
афоризмом, сразу же разлетевшимся по всей армии:

— Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, я не немец, а природный русак!

Стараньями доброхотов суворовские слова были донесены Павлу I, который с 
побелевшими от бешенства глазами приказал впредь докладывать ему немедля о 
любых своеволиях и служебных промашках фельдмаршала. Промашки тут же были 
найдены, правда весьма незначительные. Но тем не менее покорителю Измаила и 
Варшавы в течение краткого времени дважды с объявлением по всем войскам было 
высказано высочайшее монаршее неудовольствие. Поняв, что обухом палку не 
перешибешь, Суворов написал прошение об отставке. Но оказалось, что император 
уже опередил его: 6 февраля 1797 года, когда граф Александр Васильевич еще 
только обдумывал, как ему написать сию просьбу, Павел I при разводе отдал 
приказ: «Фельдмаршал граф Суворов, отнесясь его императорскому величеству, что 
так как войны нет и ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от 
службы». Наушники оказались куда проворнее даже официальных бумаг.

Весть об увольнении его любимейшего героя и прославленного полководца полностью 
— от службы «без ношения мундира» — глубоко и больно резанула по сердцу Дениса 
Давыдова. Ему доходил уже тринадцатый год, и он, выросший в военном лагере и с 
жарким вниманием всегда повивший разговоры офицеров и солдат, уже многое, может 
быть, ранее своих иных сверстников понимал, а еще более — стремился постичь и 
осмыслить.



Беда, нечаянная и негаданная, пала на давыдовский дом, словно гроза поднебесная.
 Сначала слепящею молнией хлестнула с размаху совершенно невероятная весть о 
том, что любимые племянники Василия Денисовича, отмеченные Суворовым в польском 
походе, полковник Александр Каховский и бомбардирский капитан Алексей Ермолов 
взяты под стражу в своих смоленских имениях со страшным обвинением в злоумыслии 
противу особы государя и будто бы с лишением чинов и дворянства заточены в 
крепость. Потом ударил и яростный гром: в Полтавском полку объявилась ревизия, 
причем не бригадная и не корпусная, а прямиком из Петербурга, с особыми 
ордерами и полномочьями. И это несмотря на то, что с прежней проверни полковой 
казны, имущества и припасов, проведенной строго, взыскательно и по всей форме 
Тульчинской военной инспекцией и никаких злоупотреблений не обнаружившей, 
прошло менее полугода.

Ревизорская команда развила бурную деятельность, перевернула все архивы, долго 
и зловеще шуршала бумагами, в которых Василий Денисович всегда был не очень 
сведущ, а потом объявила о великой недостаче казенных средств. На полкового 
командира был составлен начет более чем в 100 тысяч рублей — сумма по тем 
временам баснословная. На все имения бригадира Давыдова налагался арест, а сам 
он отстранялся от должности и в случае неуплаты в определенный срок числящихся 
за ним долговых денег отдавался под суд.

Столь страшная по своей внезапности и последствиям беда не отвратила от Василия 
Денисовича друзей. Полковники и бригадиры соседних кавалерийских полков, 
Доподлинно зная бескорыстье Давыдова и его всегдашнюю строгость в отношении