Но надо и это уметь. - Он потрогал густую, с проседью бороду, подстриженную 
лопаткой, и рассказал о гусарском полковнике Клоте, о котором никогда не 
рассказывал семье, ибо во всей истории, как ее понимал Александр Васильевич, 
была его душевная тайна. 

И вот он эту тайну решил приоткрыть. У полковника Клота не сложились отношения 
с офицерами в старом полку, поэтому его перевели в Лубенский гусарский, где лет 
пятьдесят спустя командовал пятым эскадроном сам Александр Васильевич. Клот был 
гусар! В красных чакчирах, в синем доломане с серебряными шнурами он был из тех 
красавцев-полковников, о которых писали Денис Давыдов и Толстой, - гроза 
квартальных ( одного он раздел донага и заставил просидеть так всю ночь в 
офицерской пирушке с дамами), дуэлянт и сорви-голова. Как только его перевели к 
лубенцам, он пригласил офицеров и сказал: "Вы, должно быть, слыхали, что у меня 
прежде были неприятности. Может, кто-нибудь из вас недоволен, что я здесь?" 
Клот был чужим. Офицеры почувствовали вызов и стали ворчать. Тогда он сказал: 
"Господа, вот пистолеты. Буду стреляться сейчас в очередь с каждым, не выходя 
из комнаты. На вашей стороне все шансы. Кто первый?" Офицеры молчали, 
обескураженные. "Прошу всех покинуть комнату!" - приказал им Клот. Они ушли. Он 
остался командиром и командовал много лет, и его по- любили. 

- Вот это да! - с восторгом воскликнул Володя. 

- Вот это человек! - И повторил, откинувшись на спинку: - "Господа, вот 
пистолеты!" 

Глядя на сына, Александр Васильев? подумал: "Ребенок. И Клот был ребенок. Таких 
уже не осталось". 

- Что же хорошего? - удивилась Екатерина Александровна. - Возле моей Акимовки 
была усадьба такого отставного гусара. Чего он не вытворял, пока не помер. А 
детям оставил долги, пистолеты да облезлый ментик. 

Она не поняла Самсонова. Эти примеры не доходили до нее, как не доходит конная 
атака до укрепленной пулеметной позиции. А ведь любила в нем старомодное 
рыцарство! И стих его гусарский обожала! 

- Мне отец тоже ничего не оставил, кроме имени, - ответил Самсонов. - И у меня 
были поединки... 

- Поединки? - весело переспросила она, приподнимая черные брови. 

- С Жилинским, в училище, - уточнил он. 

Екатерина Александровна, услышав имя ненавистного Жилинского, с серьезным 
любопытством, почти упреком, посмотрела на него, будто он скрывал что-то важное.
 

- Я не знала, что у тебя о Жилинским еще с училища... Наверное, я много про 
тебя не знаю... 

- Главное ты знаешь, матушка, - сказал Самсонов. - И ты знаешь, и я знаю, слава 
Богу! С прощающим выражением. 

- Да, главное мы знаем. 

Что было главным, они не обсуждали, в этом не было нужды. Когда-то в 
Елисаветграде они впервые встретились. Тридцатисемилетний полковник Самсонов 
прибыл туда, получив назначение начальником юнкерского кавалерийского училища; 
он был видным женихом во всей, наверное, Херсонской губернии. Екатерину 
Александровну он прежде видел только однажды, во времена большого Бендерского 
лагерного сбора, тогда пятый эскадрон лубенцев останавливался в Акимовке и там 
в доме молодых помещиков ему запомнилась дочка - девочка в голубой шляпке, 
она-то потом и оказалась Екатериной Александровной. Потом, через восемь лет. 

Полковник читал Екатерине Александровне лубезского гусара корнета Демидова: 

Вы замунштучили меня 

И полным вьюком оседлали 

И как ремонтного коня 

К себе на корду привязали. 

Повсюду слышу голос ваш, 

В сигналах вас припоминаю 

И часто вместо "Рысью марш!"