полковник Алексеев. Тем не менее на пять часов вечера была назначена атака на 
укрепленную позицию немцев. Задержка у Орлау не предусматривалась. 

Соболевского назначили командовать в этой атаке своей и четвертой ротой, 
командир которой был тяжело ранен в голову. Одновременно по правую сторону 
шоссе должны были выступить первая и вторая роты, а дальше Полтавский полк. 

Штабс-капитан смотрел на заходящее еще высокое солнце, на темные сосны, возле 
которых тянулись германские окопы, и снова думал о лепешках. Теперь было ясно, 
что лепешек испечь не удастся, что сейчас многие заплатят жизнями за то, чтобы 
оставшиеся в живых двинулись дальше. 

Это была первая атака, и чем меньше оставалось времени, тем бодрее и тверже 
делался голос Соболевского, отдававшего последние приказания. 

Вся местность впереди не имела укрытий, поэтому решили атаковать быстрым 
насколько возможно движением, дабы не дать противнику возможности пристреляться.
 Ну с богом! Пошли! 

Соболевский бежал рядом с хорошим солдатом Токаревым и унтер-офицером 
Анисимовым. Звякал котелок у Токарева, топали сапоги. Сколько еще они пробегут, 
прежде чем немцы спохватятся? 

Недолго спохватывались, едва подумал - засвистело. Перелет! Разорвалось за 
цепью. 

Снова звякает котелок, топают сапоги. Жарко. Не хватает воздуха. Засвистело. 
Перелет! 

Сколько еще будет перелетов? Один? Два? А до окопов - бежать и бежать. Господи, 
сейчас ты совсем рядом со мной, ты охраняешь меня и моих людей, спаси меня, 
если можешь, ты спасешь, я знаю! 

Бело-розовые облачка шрапнели разрываются в небе, заслоняя бегущую цепь от глаз 
господа. 

Перед цепью встает земляная стена от гранат. Недолет! Ну что же ты? Сейчас 
накроет! Не можешь? Не хочешь? И как будто крючья впились в левую ногу, рванули.
 И правую рванули. И левый локоть крючьями рвануло. Соболевский остановился. На 
бриджах, на рукаве среди расползающихся мокрых пятен - краснело. Но он не упал 
и спустя мгновение побежал дальше. 

Черная стена выросла среди цепи. Упал унтер-офицер Анисимов, стал сворачиваться 
калачиком. А Токарев бежал и звякал котелком. 

Вот уже шагов двести остается. Виден бруствер, бойницы, стволы винтовок. 
Артиллерия умолкла, чтобы не задеть своих. Сейчас - в штыки! 

- Ура! - крикнул Соболевский. 

Ударило в левое плечо, как будто проткнули железным пальцем. Он снова закричал, 
не остановился. 

Вот уже бруствер. Крича, с раззявленным ртом задыхаясь от бега, Соболевский 
ступил на песчаную горку бруствера и от страшного удара, от которого 
раскололась голова, рухнул навзничь... 

Атака сорвалась, но Соболевский уже не видел, как падают его солдаты, сраженные 
ружейным огнем, штыками и прикладами. Рукопашный бой длился около минуты. 
Штабс-капитан пришел в себя от озноба. Правая рука лежала в какой-то луже, он 
поднял руку - она вся в крови, а лужа, где она лежала, - была кровь. Изо рта 
текла кровь. Соболевский пошевелил языком, выплюнул обломки зубов, и ощутил, 
что у него раздроблена вся правая половина верхней челюсти и выбито три зуба в 
нижней. Пуля попала в рот и вышла в затылок. 

Он лежал рядом с окопом, откуда доносились голоса. Рядом кто-то стонал. В окопе 
выругались, кто-то, кряхтя, полез на бруствер, раздались хрупающие удары 
приклада по костям. Стоны стихли. 

"Сейчас и меня", - мелькнуло у Соболевского, и ужас от того, что он не погиб в 
бою, а будет забит как животное, охватил его. К нему кто-то приблизился и 
сказал: 

- Здесь офицер. 

- Подожди, я сейчас, - отозвался другой голос. Над Соболевским склонился 
германский офицер, смотрел с любопытством. 

- Помогите мне, - попросил штабс-капитан. Германец промолчал, вынул какой-то 
кортик и присел. Соболевский напрягся, стараясь отползти.