утомительное движение, приближающее людей к гибели, они были бодры и далеки от 
уныния. Наоборот, явно ощущалось что-то, огородившее их от мысли о смерти и 
дающее веру необходимость творящегося дела. 

Германские аэропланы с черными крестами загнутых назад крыльях, облетавшие на 
рассвете места ночлегов и днем - походные колонны, никого особенно не 
настораживали. Завидев аэроплан, батальонная колонна останавливалась, и 
начиналась беспорядочная пальба, пока он не превращался в черную точку. После 
этого колонна выравнивалась, двигалась дальше. 

Было приказано разъяснить нижним чинам различие между нашими и германскими 
аппаратами, чтобы не обстреляли своих же: на поверхности крыльев наших 
аэропланов помещались отличительные знаки - трехцветные круги национальных 
цветов. 

Пятнадцатый армейский корпус шел походным маршем без дневок, спеша выйти к 
границе восьмого августа. 

Германия была все ближе. Но не выдерживая походного движения, отстали обозы, 
куда-то запропастились хлебопекарни и фуражиры, и забеспокоились, затеребили 
вышестоящих начальников войсковые командиры. Что за безобразие? Чем кормить 
солдат? 

Начальники дивизий Торклус и Фитингов доложили командиру корпуса генералу от 
инфантерии Мартосу, что обозы сильно отстали. Мартос рассвирепел, вызвал 
корпусного интенданта. Но судьба берегла интенданта, его не нашли, и весь норов 
Мартоса ударил в начальника штаба Мачуговского. 

- Где продовольственные транспорты, черт вас подери! - закричал Мартос, выкатив 
бешеные глаза. - Вы не начальник штаба, вы бестолковая баба! Как воевать с 
голодными частями? Завтра они станут мародерами. Их надо будет расстреливать! А 
вы что, останетесь в стороне? Позор! Позор! 

И напрасно начальник штаба, бедный Мачуговский, пытался объяснить, что 
транспорты отстают по причине... 

Нет, никаких причин не желал знать Мартос. Он уничтожил Мачуговского, тот 
подавился своими объяснениями и умолк, позеленевший от унижения. Да что он мог 
сказать? Разве Мартосу не ведомо, что недостает более трети повозок, что вместо 
парных были получены одноконные? 

- Еду к обозам, - решил Мартос, - Я там наведу порядок. 

Выехал на автомобиле в сопровождении казаков, уверенный, что до начала боевых 
действий самое важное - сохранить в корпусе дисциплину и стройность. 

Августовское солнце поднималось навстречу автомобилю, тени от деревьев быстро 
укорачивались, рессоры поскрипывали. Мартос торопил шофера, время от времени 
тыча жестким кулаком в шею. Проезжали придорожные кресты, украшенные расшитыми 
полотенцами и увядшими цветами. 

Крестов было много - и каменные, и деревянные. Десятки полотенец, одни белые, 
новые, другие посеревшие, превратившиеся в тряпки, свисали с них, напоминая, 
должно быть, Господу о крестьянских молитвах. 

За лесами открывались скошенные поля с мелкими ко- пешками ржи; встречали 
крестьянские базы, полные таких копен, и в окна долетал сухой запах хлеба. 

В одной деревне под колеса с лаем кинулась собачонка, но шофер объехал ее, 
втянув голову в плечи, боясь нового тычка. - Не бойся, сынок, - сказал генерал. 
- Незачем собаку давить. 

И через минуту настиг его ушей жалкий визг - казаки затоптали дворняжку. 

- Чужое не жалко, - объяснил адъютант. - Простота и варварство. Дети степей. 

- Печенеги! - буркнул Мартос. 

Проехали деревню. Везде моста автомобиль остановился, генерал вышел, закурил, 
прошел мост пешком, и адъютант шагал следом, рядом с поломанными перилами. 

Вода журчала у свай, на берегу гагакали уцелевшие после прохождения войск гуси. 


Мартос перешел мост, за ним переехал автомобиль и конвой. Шофер открыл дверцу, 
но генерал продолжал курить, строго глядя на казаков. 

- Подъесаул, обывателей обижаете? - опросил он сердито. - Делаю вам замечание! 

- Кто обижает, ваше высокоблагородие? - с лукавым простодушием ответил