Жилинскому готова была правда. Пусть прочтет, а там посмотрим. 

Никакой спешки! Наши войска недостаточно сильны, чтобы занять весь фронт от 
Мазурских озер до Млавы. Надо оторваться от озерной полосы, вести наступление 
западнее, не строя иллюзий о связи с первой армией, и оперировать против района 
Дейч-Эйлау, Остероде, откуда мог ожидаться удар германцев. Самсонов пошел к 
Жилинскому один. 

Яков Григорьевич выслушал его, казалось, сочувственно, не обнаруживая силы 
своей властности. И угрозу удара из района Дейч-Эйлау-Остероде оценивал 
серьезно, - и необходимость учесть невеликую скорость движения обозов по 
сыпучим пескам - тоже воспринял как надо. 

Самсонов чувствовал - Жилинский неожиданно помягчел. Назавтра Александр 
Васильевич отбывал в Волковыск, где пока будет находиться его штаб-квартира и 
штаб армии. Последняя встреча была с Жилинским. 

- Думаешь, я не знаю? - спросил Яков Григорьевич укоризненно. - Тобой движет 
узкое соображение только о твоей армии, хотя я тебя вполне понимаю, Александр 
Васильевич, но ничего нельзя поделать, завтра первая армия должна перейти 
границу. Посмотри сюда... - Он показал на карте короткий путь германским 
войскам через Бельгию на Францию. - Вспомни записку Данилова о вероятных планах 
наших противников. Вспомнил? То-то же. У нас не только обязательства перед 
союзниками. Если мы не поддержим их в минуту наибольшего для них напряжения, 
даже путем перенапряжения наших сил, мы упустим прекрасную возможность 
разгромить немцев в Восточной Пруссии и потом идти прямо на Берлин. 

Нет, ничего Яков Григорьевич не пожелал принять из доводов Самсонова, лишь 
более дипломатично повторил свою директиву. 

- Но нельзя наступать с завязанными глазами, - сказал Александр Васильевич. - 
Почему они будут сидеть неподвижно за озерами? У них дороги. Они перебросят 
части, а наш удар - по воздуху. А этот фланг? Отсюда (всей ладонью провел от 
Дейч-Эйлау на восток) ударят - и катастрофа, Яков Григорьевич?! Жилинский 
вздохнул, подошел к окну, повернувшись спиной. - Я хотел видеть тебя во главе 
второй армии, - с волнением произнес он. - Я знаю тебя, ты можешь... От твоей 
армии ждут подвига... 

Искреннее сочувствие звучало в обычно бесстрастном голосе Якова Григорьевича, 
оно задело Самсонова, он молча ждал, что дальше скажет главнокомандующий фронта.
 

Жилинский повернулся, тоже молча поглядел на Александра Васильевича, как будто 
что-то искал в его глазах. 

- Ты давно был в училище? - спросил он. 

- Давно, - ответил Самсонов. 

- А я был... Видел твой портрет среди георгиевских кавалеров... Музей 
Лермонтова, ты знаешь, замечательный музей, - бюст замечательной работы, 
картины, акварели... "И умереть мы обещали..." - Жилинский покачал головой. - 
Сколько наших - я, ты, Брусилов Борис, Мартос Николай, Торклус Федор, Мищенко...
 А были юнцы! Как вспомнишь разводы с церемонией в высочайшем присутствии, 
восторг и трепет... 

- На Николу вешнего я вспоминал училище, - сказал Самсонов. 

- И я вспоминал, - вымолвил Жилинский. Сейчас Якову Григорьевичу предстояло 
объяснить однокашнику смысл жертвы, он собрался с мыслями и решительно 
произнес: - Становитесь на точку зрения Франции и интересов союза, надо со всей 
определенностью... 

- действовать против Германии по наружным операционным линиям, угрожать 
немецкой территории, приковать к себе значительные ее силы... 

- обеспечить Франции при ее столкновении с главной массой врага наиболее 
выгодное для нее численное соотношение... 

- но такой путь требует больших жертв и самоотвержения. 

Голос Жилинского возвысился и задребезжал от напряжения. 

- Прости, Александр Васильевич. Ищи себе опору в трудности подвига, недаром у 
тебя имя Суворова. Директива утверждена Верховным, ее одобрил государь. 

Если бы Яков Григорьевич сказал только о подвиге и не упоминал высочайших 
начальников, то Самсонов прекратил бы свои попытки. Но Яков Григорьевич считал 
высочайших начальников мнение - самым крепким доводом.