И умереть мы обещали, 

и Самсонов почувствовал могучую силу, которая делала его выше смерти и 
приближала к Богу. 

Командующий был растроган, и присутствующие отводили глаза, испытывая 
неловкость, словно считали, будто власть, которой обладал Самсонов, лишала его 
человеческих чувств. 

Началось лето 1914 года. Мало кому могло придти в этот знойный мирный день, 
отмеченный праздником одного из самых почитаемых русских святых, что нужно 
вникать в содержание исполняемых песен. Разве что девяностолетнему отставному 
войсковому старшине Квитке, участнику туркестанских походов Скобелева, 
потерявшему в них левую руку. 

Этот старик подошел к Самсонову, обнял единственной рукой широкую спину 
командующего и ткнулся лицом в его плечо, бормоча что-то 
благостно-патриотическое из времен покорения края. 

Адъютант изготовился оттеснить скобелевского инвалида, но командующий показал: 
не надо, - и оставил старика рядом с собой слушать песени. 

От Самсонова через этого Квитку потянулась вдаль, в глубину, к мертвым, 
какая-то нить, и все присутствующие, даже местные знатные мусульмане в шелковых 
халатах, выразили друг другу понимающими взглядами и улыбками уважение чувству 
командующего. 

Александр же Васильевич Самсонов увидел, как чтут воинскую традицию, и, не 
замечая некоторой картинности момента, повернулся к Екатерине Александровне и 
будто вовлек ее в этот вечнозеленый сад русского воинства. Но взгляд ее в этот 
миг почему-то был направлен на адъютанта Головко, а потом жена сдержанно 
улыбнулась, показала, что будет рядом, но не хочет вмешиваться в офицерское 
действо. "Она моложе на целое царствование, подумал Самсонов. - Велинский уже 
был мертв, а ее на свете еще не было". 

Его товарищ по Николаевскому кавалерийскому Велинский погиб в августе, в 
Болгарии, через полтора месяца после выпуска, был зарублен турками в ущелье 
между Новачином и караулкою Дербент возле орудий. С ним пали Данилевский и 
Назимов из выпуска Жилинского. 

Вспоминая их, Самсонов после балканской военной хроники почувствовал какую-то 
сдавленность в груди. Отчего? Нет причин тревожиться Александру Васильевичу. 
Покой на южных границах державы, покой в доме, покой в душе. И даже если выйти 
из этих трех домов, что когда-то рано или поздно должно произойти, тогда что 
пред строгим Судьей скажет в оправдание своей жизни Самсонов? 

Александр Васильевич глубоко вздохнул и несколько раз вздохнул мельче. У него 
начиналась астма. Но думать о ней не стоило, и вместе с мыслью о болезни 
отлетела и беспричинная тревога. 

Под вечер в саду казаки показывали джигитовку. Особенно старался молодой 
урядник на чалой, без единого белого волоса, легкой кобылке. Он несколько раз с 
поразительной смелостью на скаку поднимал платок, метя черным чубом землю, 
играя, как должно, со зрителями. Он вдруг вывалился их седла и летел вниз 
головой раскинув руки, оскалив зубы, блестя выпученными глазами. Затем на скаку 
спрыгивал, отталкивался от земли и, перевернувшись в воздухе задом наперед, 
садился впереди седла на шею лошади. 

После представления урядника подозвали к Самсонову. Он был невысок ростом, с 
влажным лбом, шумно дышал и поглаживал шею своей чудесной птички, нервно 
перебиравшей ногами. Дети Александра Васильевича, Володя и Вера, смотрели 
восхищенно. Екатерина Александровна - с любопытством. Самсоновская семья не раз 
видела таких сильных простых людей, на них держалась армия, они представляли 
лучшее, что есть в народе. 

Александр Васильевич был близок к ним в главном для военного готовностью 
умирать за отечество. Жена и дети, наверное, не ощущали этой его связи, они 
были другие. 

Урядник был разгорячен, пах потом, держался твердо, без робости. Он явно 
понимал, что, показав свое умение, он заслужил благодарность генерала, и был 
горд дерзкой молодой гордостью, и это возвышало урядника над пятидесятилетним 
генералом от кавалерии. 

Самсонов поблагодарил урядника, подарил ему серебряный рубль. 

- А ну, ротмистр, не пожелаете попробовать? - спросил Самсонов у адъютанта. 

Не собирался спрашивать, вышло это само собой в ответ на задор урядника. И еще