Все со сдержанным обаянием смотрели на нее, а Головко - просто влюблено. Она 
была сухощавая, породистая - и не генеральша, а помещица из старопольского 
замка. 

- Я немножко посмотрю, - призналась Екатерина Александровна с едва заметным 
южнорусским выговором. - Что у вас? - села, спина прямая, голова высоко поднята.
 

Самсонов наклонился к ней, коснувшись бородой ее щеки, и сказал: 

- Про Балканскую войну.... Я по тем долинам скакал. 

- Да, - кивнула она и посмотрела на Головко, отошедшего к окну. 

Пустили новую фильму - о приезде начальника французского генерального штаба 
Жоффра в Петербург. Тучного француза принимал начальник Российского генштаба 
Жилинский, однокашник Самсонова по Николаевскому кавалерийскому училищу, 
высокий, каменно-подобный, никогда не улыбающийся. 

Жоффр быстро шагал, чуть кривясь на левый бок и придерживая рукой генеральский 
галаш. 

Фильма - старая, сейчас Жилинский уже не начальник Генштаба, а сидит в Варшаве 
командующим Варшавским военным округом. А туда должен был ехать Самсонов, но, 
как всегда, Жилинский оказался сильнее, оттеснил Самсонова. 

- И тут этот "живой труп"! - вполголоса сказала Екатерина Александровна. 

Такое прозвище у Жилинского, известное всей армии. 

- Яков Григорьевич шел на год старше меня, - громко и добродушно вымолвил 
Самсонов. - Выдающийся был воспитанник. За успехи имя его занесено золотом на 
мраморные доски. 

Он не мог позволить, чтобы сегодня, в храмовый праздник Николаевского 
кавалерийского училища, вспоминалось недоброе. Ибо здесь, на окраине империи, 
главная сила - это вера и долг. 

- Живой труп, - тихо, только для мужа повторила Екатерина Александровна. 

Тем временем Жилинский исчез с полотна, как будто его не было, будто приснился. 


Где ты теперь, Яков Григорьевич? Что вспоминаешь нынче в светлый училищный 
праздник? Разве не вспомнишь, как шестнадцатилетние юнкера присягали Отечеству 
и многие из них нашли могилу на Кавказе, в Трансильвании, под Чок-Тепе, Плевной,
 Мукденом. 

Фильмы закончились, и в зале снова стало светло. Адъютант Головко отворил 
жаркое окно, держась руками за обе створки наподобие креста, выглянул в окно и 
объявил: 

- Песельники пришли. Велите показать, Александр Васильевич,"Бородино" 
воспитанника Николаевского училища поручика Лермонтова? 

Самсонов кивнул, подошел к окну. Увидев его, песельники, казаки в форме 
Семиреченского казачьего войска, грянули "Бородино". 

При первых словах "Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, 
французу отдана", каковые были пропеты с мужественной скорбной возвышенной 
интонацией, Самсонов вперился взглядом в казаков и отрешился от всего. 

Он был военный человек, был обязан желать воевать и по опыту знал, что рядом с 
этим желанием - долгом всегда идет смерть, а значит, должен был желать себе 
смерти. 

"Бородино" поручика Лермонтова было песней про Самсонова. Когда доходили до 
этого: 

Полковник наш рожден был хватом, 

Слуга царю, отец солдатам, 

Да жаль его. Сражен булатом, 

Он спит в земле сырой, 

становилось горячо в груди. 

Но вот голоса дружно повели: