показывает - не принял шутки. 

- Явиться на лишнее дневальство, - командует Жилинский. А потом этот властный 
старший вахмистр на занятиях по верховой езде и рубке щашками помогал Самсонову.
 Твердой железной рукой он сжал самсоновские пальцы, державшие ручку шашки, 
чуть повернул его кисть и, взяв свою шашку, попросил Самсонова рубить. Самсонов 
несильно ударил. Жилинский легко отбил и потребовал не манкировать, а рубить 
по-настоящему. Тогда Самсонов ударил вполсилы - Жилинский снова легко отбил и 
больно ударил клинком плашмя ему по плечу. Самсонов от неожиданности рыкнул и 
размахнулся, что было силы. А Жилинский, отступив на шаг, уклонился. 

- Ну? - улыбнулся, обнажив длинные, чуть скошенные зубы, подзадорил он младшего 
юнкера. - Руби! - Поиграв, он показал Самсонову удары и защиту. 

Спросил: 

- Тяжело? 

- Тяжело, - сознался Самсонов. - А главное - несправедливости много. Старшие 
придирками изводят. 

- Терпи, - посоветовал Жилинский. - Через год сам станешь старшим, будешь 
повелевать. Офицеру надобно уметь две вещи: подчиняться и повеливать... Ну-ка, 
защищай правую щеку, налево коли, вниз направо руби! 

Вскоре Жилинский, будучи дежурным по эскадрону, ночью разбудил Самсонова, 
приказал одеться и заставил поправить неровно повешенную на подставку каску, 
глядевшую орлом не на икону, а куда-то вбок. 

Самсонов подчинился, но потом на занятиях фехтовал с такой яростью, что 
Жилинский попятился, прижатый к колонне, едва ускользнул от удара, а шашка, 
хлестнув по мрамору, сломалась. 

Жилинский после этого не изменился, по-прежнему подсказывал Александру и 
по-прежнему строго взыскивал. Уже тогда в нем вызрела эта механическая 
холодность, с которой он бестрепетно во имя порядка разделял жизнь на сектора 
службы, как артиллеристы поле на сектора обстрела. 

Уже весной, перед выводом в летний лагерь в Красное село на берег Дудергофского 
озера, видевшего юными всех нынешних генералов, Жилинский предложил Самсонову 
участвовать в карусели, как назывались конные состязания в манеже. Жилинский и 
там первенствовал, умело взяв на сером "гунтере все барьеры, а Самсонов, хотя 
тоже не осрамился, скакал без блеска, тяжеловесно, но, впрочем, храбро. 

Карусели, кони, парады, блиставший от гусарских шнуров строй развернутых 
эскадронов на Марсовом поле, красота музыки трубачей - Господи, все это было с 
Александром Васильевичем и отозвалось сегодня в его разбившемся адъютанте. 

А Жилинский? Исчез Яков Григорьевич из мыслей Самсонова, оставив след 
невозвратной потери. 

* * * 

Летом прошлого года Жилинский, еще начальник Российского Генерального штаба, 
проводил в Петербурге очередную встречу с Жоффром. Яков Григорьевич уже был тем 
"живым трупом", накрахмаленный чопорным генералом, которого боялись, и казался 
столпом вечного армейского бюрократизма, свято верующим во врожденную 
непобедимость русского оружия. Он не желал отвечать на раздражающе точные 
вопросы бодрого толстяка-француза и вещал об известных вещах - бесконечных 
русских пространствах, иных, чем во Франции, условиях мобилизации, чуть ли не о 
гоголевской птице-тройке. 

Жоффр хмурил брови и наседал, требуя точных данных о железных дорогах и сроках 
мобилизации. Ему не могло прийти в голову, что русский генерал рассуждает, как 
кавалергард времен наполеоновских войн и верит в лихой натиск. Он напомнил, что 
Франция заинтересована в развитии русских железных дорог, что нельзя уповать 
только на известную всем храбрость русского солдата, и привел в пример быстрое 
строительство (на французский заем ) дороги Оренбург - Ташкент. 

- Это когда Англия потеснила вас в Марокко? - невозмутимо осведомился Жилинский,
 намекая, что союзники никак не смогут обойтись без русского штыка. 

Сопровождающий Жоффра военный атташе маркиз Лагиш вскинул седую маленькую 
голову и тонко улыбнулся. Напротив него сидел русский военный агент граф 
Игнатьев, молодой высокий полковник, ростом под стать Жилинскому, полная 
противоположность чопорному сухонькому маркизу. Игнатьев видел всю 
неделикатность вопроса своего начальника штаба, но не ответил на улыбку Лагиша. 


Жоффр молча, с выдвинутой тяжелой челюстью, задумчиво поглядел на Жилинского,