здоровым, в полной форме и с пулеметом. 

В журнале "Эшафот", который делали всего двое - Георгий Шевляков и Николай 
Муравьев, печатался с продолжением юмористический роман "Браслет графини". 

Больше мы ничего не знаем о Георгии Шевлякове и Николае Муравьеве. Первый 
сочинял в "Эшафоте" тексты, второй рисовал. Изображенный Шевляковым поручик 
Муравьев, бледный, юный, в перешитых из юбки брюках, предстает перед нами с 
этих страниц. И тут же отступает в сумерки истории. 

Много их было. 

Шульгин подметил верно: они особые, из них возродится Россия, преодолев красное 
безумие. 

Но - когда? 

И словно отвечая, в Софии появляется неожиданный сборник статей Петра 
Сувчинского, Петра Савицкого, князя Н. С. Трубецкого и Георгия Флоровского 
"Исход к востоку". Константинопольский альманах "Зарницы" сразу отозвался на 
его появление, выделив в сборнике главное: "Русские народные массы подвержены 
были в своем историческом развитии культурному влиянию Запада лишь в 
хозяйственной, но не в духовной сфере. Культурные верхи в России именно потому 
и отделены пропастью от ее низов, что источником их культурной жизни является 
не Восток, которым живут низы, а Запад, с которым низы не имеют ничего общего". 


С выхода в свет этого сборника и повело свое начало евразийство. 

Вряд ли галлиполийцы могли предвидеть в той небольшой книжке и ее авторах 
провозвестников своего будущего с указанием сроков избавления России. Но 
достигнув первой задачи - выжить, белые воины искали путей к возрождению. Путь 
к Востоку? Что ж, прекрасно! От Запада они уже вкусили за годы Смуты и 
испытывали к нему непреходящую благодарность. 

К Востоку! 

В предисловии к софийскому сборнику, однако, говорилось: "Мы не имеем других 
слов, кроме слов ужаса и отвращения, для того чтобы охарактеризовать 
бесчеловечность и мерзость большевизма. Но мы признаем, что только благодаря 
бесстрашно поставленному большевиками вопросу о самой сущности существующего, 
благодаря их дерзанию по размаху, неслыханному в истории, выяснилось и 
установилось то, что в ином случае долгое время оставалось бы неясным и вводило 
бы в соблазн: выяснилось материальное и духовное убожество, отвратность 
социализма, спасающая сила Религии. В исторических сбываниях большевизм 
приходит к отрицанию самого себя и в нем самом становится на очередь жизненное 
преодоление социализма". 

Это пророчество евразийцев о самоубийстве социализма было тогда многим понятно, 
но заключавшееся в нем указание на то, что оно может случиться в далеком 
будущем, ставило на повестку дня вопрос о смысле борьбы. 

Что же делать? Только молиться? Или рыдать? Или просто учиться, сажать огороды, 
чинить сапоги, задумчиво глядеть на плывущие по проливу пароходы? 

Вспомните слова Георгия Флоровского: "Попыткою не считаться с жизнью, попыткою 
пойти напролом было "белое" движение, и здесь именно коренился его неизбежный 
неуспех". 

Каково было это осознавать рядовым участникам Белого дела? Это была жестокая 
истина. 

С одной стороны, рыцарство Белой идеи было опорой духа, а с другой все больше и 
больше становился разрыв между мечтами о возвращении в Россию и самой Россией, 
окутанной красной мглой. 

Прогремели отголоски Кронштадтского мятежа, возродили было надежду и быстро 
затихли. Мятеж был жестоко подавлен, Галлиполи печально опустил голову. 

Весна обманула. Цвели шиповник, терн, бобовник, покрывая гористые склоны 
розовыми облаками. Вокруг города цвели черешни, айва, персики, абрикосы. Буйно 
зеленели травы - такие же, как на родине - мятлик, клевер, лисохвост, костры. 

И чем щедрее распахивалась весна, тем неопределеннее становилось положение 
русского корпуса. 

Полковые церкви всегда были полны. 

Французы не оставляли мысли распылить корпус по европейским странам. И рано или 
поздно это должно было случиться.