морской травой. Он не давал им права болеть. 

Французы, получив имущество Русской армии и ее флот, обеспечивали русских 
питанием, всячески подчеркивая их зависимость. Сперва в паек входило: 500 
граммов хлеба, 200 граммов мясных консервов, 80 граммов риса, фасоли или бобов, 
20 граммов кокосового масла, 20 граммов сахара-песка, чай, соль, лавровый лист. 
Иногда выдавали по осьмушке табаку. Раз в месяц была выдача денег, офицеру - 
две лиры, солдату - одна. Тут же делались вычеты на оркестр, офицерское 
собрание, церковь и прочее. 

Постепенно приспосабливались к лагерной жизни, подчинившись суровому командиру 
корпуса. При церквах создавались хоры. В воскресение и праздники посещение 
службы было обязательно для всех. Обязательно! - вот, пожалуй, тот безжалостный 
принцип, которому следовал Кутепов. Для солдат гражданской войны с психологией 
добровольчества это было открытым возвращением к дореволюционным порядкам. 

Тринадцатого февраля 1921 года в Константинополе стал выходить альманах 
"Зарницы", который отразил на своих страницах небывалую историю "Кутепии", 
российского государства, просуществовавшего на берегу Дарданелл больше года. 

Уже тогда становилось ясным, что в русской душе произошли большие перемены. Вот 
редакционная статья "Наш долг": 

"Плохо живут русские в Константинополе. Хуже, чем где-либо. Ютятся по трущобам 
окраин, по лагерям и предместьям. В поисках куска хлеба не брезгуют ничем. 

Среди них так много молодежи. У большинства семьи разбиты или остались у 
красных. Средств никаких. На вид неказисты. Но присмотритесь внимательно: не 
унывают. Жива русская душа. Голова не переставала работать, по-прежнему 
отзывчиво усталое сердце. В среде молодежи происходит любопытнейший процесс. 
Боятся опуститься. Из последних сил стремятся к свету. В общежитиях, ночлежках, 
по палаткам лагерей страшная жажда духовной пищи. Не все, конечно, но многие 
ценят газету и книгу наравне с куском хлеба. Не прочь отказаться ради них от 
самого необходимого. При первой возможности учатся, стараются наверстать 
потерянное за войну время. 

Общим сочувствием была встречена попытка организовать студенческий союз. Идут 
приготовления к открытию юридического факультета, пополненного рядом предметов 
коммерческого института. Организуются технические курсы, лекции, кружки. 

У части молодежи, особенно среди кадров молодого офицерства, просыпается 
потребность заняться серьезным пересмотром трафаретно-интеллигентского 
мировоззрения. 

Опыт войны и революции заставляет на многое посмотреть совсем поиному. Грубая 
демагогия, заученные мертвые лозунги сейчас холодно встречаются среди молодежи. 
Она жаждет искреннего нового слова, свежей русской мысли. Пережитые 
несравненные страдания сделали ее какой-то строгой, научили глубоко презирать 
всякое фиглярство, всякую фальшь. 

Даже сенсации, разоблаченья, публичная стирка белья не производят впечатления. 
Ждут серьезного, убежденного, искреннего слова. 

Эта удивительно сильная и в отдельных случаях прямо трогательная потребность 
нашей молодежи в духовной пище заслуживает самого серьезного внимания. 

Молодые силы ведь это все, что осталось у честной России. На их плечи пала 
непосильная тяжесть многолетней борьбы. Не многие остались в живых. Теперь эти 
юноши, начавшие воевать еще детьми, выброшены в чужой стране, среди 
разлагающейся трактирной грязи. Часть борется с окружающей пошлостью и готова 
работать над собой. Это самые нужные люди. Все, что осталось культурного, 
должно им протянуть руку помощи. Это наш долг... 

Среди молодежи есть и, конечно, будут и правые, и левые. Многие уже и теперь 
по-разному смотрят на будущее России, на разрешение основных проблем русской 
жизни. Но сейчас всех начинает объединять сознание национального единства. Все 
хотят быть русскими... 

Валерий Левитский". 

Все мыслимые и немыслимые силы были уже исчерпаны, осталась последняя 
национальная. Здесь уже реяли новые чувства, вскоре породившие евразийство. 

"Был вечер. Шел дождь. В тумане - матовые пятна фонарей, как глаза холодных 
враждебных привидений. По опустевшей Галатской лестнице я спускался к мосту и 
из лавчонки услыхал граммофон. Он играл вальс "Ожидание", старинный, 
простенький вальс, под который влюблялись на гимназических балах, писали милые 
смешные записки. Я остановился... Какие-то чужие звуки мешали музыке. У ворот 
соседнего дома, прислонившись к стене, плакал рослый юноша, плакал наивно, 
по-детски, с громким всхлипыванием...