понадеялись на благотворительность курян. Те пожертвовали десять штук. 

"Кузнецы и владельцы лошадей! - обратилась газета к землякам. - Вас просят 
устыдиться!" 

Армия просила. Она могла требовать, но предпочитала отличаться от своих 
противников. 

С наступлением осени командование обратилось к горожанам за помощью и в 
обеспечении теплыми вещами. Куряне пожертвовали ни много ни мало одну шубу. 

"Вечернее Время" так писало об этом: 

"То, что происходит сейчас в Курске, эта жуткая картина приходящих санитарных 
поездов, переполненных ранеными, которых никто из населения не встречает, от 
которых в панике разбегаются шкурники-извозчики, не желающие их перевозить, эти 
грустные вести из лазаретов, перевязочных и эвакуационных пунктов, где почти 
отсутствует общественная помощь и где, как рыба об лед, бьется безо всякой 
поддержки военное общество, - все это не может быть терпимо ни одного часу". 

Что ж, это был город Курск. Именно здесь неизвестный пятнадцатилетний гимназист 
записался добровольцем в офицерский полк и погиб на следующий день, завещав 
отцу передать Кутепову свою любимую книгу "Рассказы о Суворове". 

Все это соединяется в одну картину: герои, обыватели, подвижничество, 
равнодушие... И в этой картине где-то сбоку, не выпячиваясь перед молодыми 
героями, стоят терпеливые мужики-крестьяне. Они ждут от белых не 
самопожертвований, а ответа на простой, даже очень простой вопрос: как они 
распорядятся землей? 

"Третья" Россия настороженно глядит на Белую, старую Россию. И что же она 
видит? Непонимание. Деникинский закон предлагает мужикам отдавать каждый третий 
сноп владельцам земли, бывшим помещикам. Да, прежние собственники возвращаются. 
Деникину некуда деть этих добродушных помещиков, не умеющих жить. Они 
прилепляются к добровольцам и тащат их назад, куда-то в трясину. 

Да, добровольцы лучше, возвышеннее, у них - душа. Но мужикам этого мало. Они 
видят: чужие. 

Неужели надо пройти через страшный туннель полного разрушения старой России, 
чтобы содрать с нее эту шкуру отчуждения? Если это так, то вся белая эпопея 
была обречена с самого начала, несмотря на все героические ледяные походы, 
несмотря на кровь трехсот русских юношей у бесчисленных донских, кубанских, 
курских, орловских Фермопил. 

Обречена! 

И летний рейд казачьего конного корпуса генерала Мамонтова, пронизавший красные 
тылы, как стрела, и победы на Украине, и щедрая помощь оружием и снаряжением со 
стороны Англии, решившей наконец вести свою многослойную политику с учетом 
интересов Вооруженных сил Юга России, - все это пустяки перед лицом хмуро 
глядящего мужика. 

К тому же былые патриотические круги российских промышленников и торговцев, 
прежде заинтересованные в защите своих рынков от зарубежных конкурентов, теперь 
находились словно в помрачении и не могли стать выше сиюминутных своих выгод. 
Чего стоили, например, призывы деникинского Управления торговли и 
промышленности к донецким шахтовладельцам продавать уголь Добровольческой 
армии? Почти ничего не стоили. Шахтовладельцам было выгоднее продавать уголь в 
Константинополь, где стоял флот союзников, и получать твердую валюту, чем 
отечественные "колокольчики", на которых был рисунок Царь-колокола. 

"Они, как свиньи, своим бессердечием подтачивают великий дуб, желудями которого 
кормятся", - без околичностей припечатывало "Вечернее Время". 

Никто не понимал, что это конец. 

Неужели эти пятнадцатилетние гимназисты и капитаны Ивановы должны были 
выковывать белую победу? Они одни? Да с ними великие тени - Петр, Екатерина, 
Суворов, Скобелев, Столыпин. 

Мертвая Великая Россия пыталась победить. 

В обозе добровольцев неудержимо двигалась месть. 

Будто не было революции, будто ничего не произошло, надвигалась она на "третью",
 народную, или вернее - простонародную Россию. 

"По дошедшим до меня сведениям вслед за войсками при наступлении в очищенные от 
большевиков места являются владельцы, насильно восстанавливающие, нередко при