прямой поддержке воинских команд, свои нарушенные в разное время имущественные 
права, прибегая при этом к действиям, имеющим характер сведения личных счетов и 
мести. Приказываю такие явления в корне пресекать и виновных привлекать к 
строгой ответственности". Эта телеграмма Главнокомандующего должна была 
остановить или хотя бы заставить задуматься. 

Но как можно было остановить того, кто по-иному просто не умел жить? 

Деникин хотел, "чтобы всем было хорошо", надеялся уравновесить интересы, чтобы 
объединить крестьян, землевладельцев, промышленников, интеллигенцию. В итоге он 
никого не объединил. В его обозе находились все те же три разрозненные силы. 

С взятием Курска 1-й корпус выдвинулся вперед. Слева и справа от него шли 
конные корпуса Шкуро и Юзефовича. Напор был сильным, дух - крепким. 

В этот решающий для наступления момент командующий Добровольческой армией 
генерал Май-Маевский приказал выделить из кутеповского корпуса шесть полков для 
отправки их на Украину против Махно. Шкуро отдавал бригаду Терской дивизии, 
Юзефович - два полка. 

Кутепов не находил себе места. Почему ослабляется корпус? 

Спорить он не мог, надо было подчиняться. Он чего-то не понимал. Разве нельзя 
было оставить на Украине только сдерживающие силы, а все бросить на Москву? 

Ему мог бы ответить генерал Слащев, который в ту пору как раз воевал с батькой 
Махно. Вот его записки: 

"Союзники давали деньги, рассчитывали возместить свои расходы русским углем и 
нефтью. 

Началась разбойничья политика крупного капитала. Появились старые помещики, 
потянувшие за собой старых губернаторов. Интересы мелкой русской буржуазии, 
создавшей Добровольческую армию, стали как бы попираться интересами крупного 
международного капитала. 

Борьба из внутренней постепенно и совершенно незаметно стала превращаться в 
борьбу интернационального капитала с пролетариатом. Даже мелкобуржуазные массы 
почувствовали гнет и частью отхлынули от белых. Пролетариат поднял голову, 
начались восстания. Создались внутренние фронты". 

Вряд ли Кутепов согласился бы тогда со слащевскими выводами. Его корпус борется 
на стороне британских банкиров против русских людей? Что за чушь! Он борется за 
Российскую державу, за Отечество. 

Перед кутеповским корпусом собирались все новые красные дивизии и полки. 
Наиболее крупные части - Латышская дивизия сосредоточивалась на левом фланге 
под Карачевым, а Конная армия Буденного - на правом, в стыке с Донской армией. 

Кутепову предстояло брать Орел. У него не было сомнений, что он легко возьмет 
этот город. Дело было в другом: в целесообразности мгновенного занятия Орла. 

На совещании в штабе корпуса Кутепов прямо объяснил свои сомнения: 

- Об этом я только что говорил по прямому проводу со штабом армии. Говорил, что 
я Орел возьму, но мой фронт выдвинется, как сахарная голова. Когда ударная 
группа противника перейдет в наступление и будет бить по моим флангам, то я не 
смогу маневрировать - часть своих полков мне и так пришлось оттянуть к соседним 
корпусам после того, как их ослабили да у меня самого отняли шесть полков... А 
мне все-таки приказали взять Орел. 

Большого энтузиазма в его словах никто не слышал. 

Да и откуда быть энтузиазму? Что-то не увязывалось. На Украине - Махно, на Дону 
- строптивые казаки, на Кубани - "самостийники" из Кубанской Рады. И меж ними 
словно нет России. 

Орел заняли, Май-Маевский прислал Кутепову веселое поздравление: "Орел - 
орлам!" 

А тревога не проходила, росла. 

Белая Россия была окружена врагами. Она уповала, что народ сам очнется и 
разберет, на чью сторону вставать. А что народ? Ждал, кто победит. 

Красные, хоть и лучше владели средствами управления народа, от заведомо 
невыполнимых обещании до жесточайшего террора, в отличие от белых этого 
молчаливого народа все-таки боялись. Против Добровольческой армии были брошены 
латышские, эстонские, украинские части, ничем не связанные с населением 
центральной России. Они должны были сцементировать оборону. Ленин придавал