Они тогда еще не могли знать, что обречены. Ни ложащиеся лицом в снег фронтовые 
офицеры, ни четырнадцатилетние кадеты, ни бесстрашные юнкера, ни старые 
генералы. 

В Добровольческой армии было потом все - и жестокость, и воровство, и грабежи. 
Гражданская война пробуждает в человеке звериное начало. Но тогда, в начале 
восемнадцатого года, добровольцы были никем иным, как рыцарями Белой идеи. 

Когда в Новочеркасском Войсковом соборе отпевали погибших мальчиков, чувства и 
мысли живых обращались к Господу с немым вопросом: за что они погибают? За чьи 
грехи? 

Это были русские триста спартанцев, перегораживавших в новом Фермопильском 
ущелье путь полчищам врагов - своих соотечественников. 

Разбившаяся волшебная сказка о дворянской империи собрала в январе 
восемнадцатого года около пяти тысяч добровольцев. По этому поводу возникает 
множество аналогий. Может ли культурный человек безболезненно изменить 
исторической традиции, в которой жили еще его отцы и деды и которая, по сути, 
является духовной оболочкой его физической жизни? 

А что было до этого крестьянину, казаку, рабочему? 

Тоска по утраченной прекрасной родине была близка далеко не всем. 

Корнилов намеревался собрать десять тысяч человек и потом начинать активные 
боевые действия. Однако, несмотря на внешне бесплановые действия большевиков, 
они окружали Дон со стороны Украины, Царицына и Северного Кавказа, намереваясь 
сжать кольцо. 

В середине января добровольцы оставили Новочеркасск и перешли в Ростов, покинув 
негостеприимную донскую столицу, где они были в ловушке. Но и в Ростове они не 
могли долго держаться. 

Добровольческая армия была практически обречена, и спасти ее могло снова только 
чудо. Оставалась надежда на Кубань, где еще не было такого влияния большевиков. 


Двадцать шестого января (восьмого февраля по новому стилю) генерал Каледин 
позвал телеграммой в Новочеркасск Алексеева и Корнилова, чтобы обсудить план 
дальнейшей борьбы. Они не приехали, послали генерала Лукомского, который вместо 
помощи, наоборот, потребовал срочно вернуть офицерский батальон. Защищать 
Новочеркасск становилось некому. Оставалось уповать, на то, что бронзовый Ермак 
у Атаманского дворца оживет и пойдет оборонять столицу. 

Лукомский предложил Каледину переехать на юг, в район низовых крепких станиц и 
там продолжать борьбу. Каледин заявил, что не оставит города, ибо атаману 
недопустимо бежать, - лучше погибнуть. 

Двадцать восьмого января (десятого февраля) Корнилов послал Каледину телеграмму,
 что более оставаться на Дону гибельно и что добровольцы уходят на Кубань. 

Каледин свое обещание выполнил. Этот храбрый генерал, герой Брусиловского 
наступления, собрал последнее заседание правительства и, сообщив, что фронт 
защищают всего 147 офицеров, юнкеров и гимназистов, сказал на прощание: 

- Положение наше безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но и 
настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу 
лишних жертв, лишнего кровопролития; предлагаю сложить свои полномочия и 
передать власть в другие руки. Свои полномочия войскового атамана я с себя 
слагаю. 

Начались дебаты, он их оборвал: 

- Господа, короче говорите. Время не ждет. Ведь от болтовни Россия погибла! 

Дотом он вышел в комнату рядом со своим кабинетом, снял китель, Георгиевский 
крест, лег на кушетку и выстрелил себе в сердце. 

Каледин выбрал свой последний путь. 

Между тем положение добровольцев в Ростове с каждым часом становилось все 
тяжелее. Неожиданным ударом со стороны Ставрополя большевистский отряд пехоты с 
артиллерией занял Батайск и начал обстреливать Ростов из пушек. На Таганрогском 
направлении добровольцы под напором Сиверса отступили почти до Ростова, не 
помогли ни доблесть, ни выучка. И наконец, в самом предместье Ростова Темернике 
рабочие начали обстреливать вокзал. 

Занавес опускался.