Корнилов отказался выполнить это требование. 

Лукомский тоже отказался занимать должность Верховного Главнокомандующего, 
направил Керенскому телеграмму, в которой, в частности, говорилось: "Считаю 
долгом совести, имея в виду лишь пользу родины, определенно вам заявить, что 
теперь остановить начавшееся с Вашего же одобрения дело невозможно и это 
приведет лишь к гражданской войне, окончательному разложению армии и позорному 
сепаратному миру, следствием чего, конечно, не будет закрепление завоеваний 
революции. Ради спасения России вам необходимо идти с генералом Корниловым, а 
не смещать его. Смещение генерала Корнилова поведет за собой ужасы, которых 
Россия еще не переживала". 

Вскоре все эти предсказания сбудутся: будут и разложение армии, и позорный 
Брестский мир, и ликвидация всех свобод, и ужасы, ужасы, ужасы... 

В дальнейшем события разворачивались очень быстро. 

Командующие фронтами, Северного - генерал Клембовский, Юго-Западного генерал 
Деникин, Западного - генерал Балуев, Румынского - генерал Щербачев, выступили в 
поддержку Корнилова. Только командующий отдаленного Кавказского фронта генерал 
Пржевальский остался верен Временному правительству. 

Противостояние армии и власти достигло верхней точки. Корниловские части шли на 
Петроград. Временное правительство было в панике, обсуждался вопрос о передаче 
власти генералу Алексееву. Корнилов выпустил обращение с обвинением 
правительства в том, что оно под давлением большевистского большинства Советов 
действует в полном согласии с планами германцев, убивает армию и потрясает 
изнутри страну. Керенский объявил Корнилова изменником Родины и призвал армию к 
защите революции. 

Двадцать восьмого августа Петроградский Совет образовал комитет по борьбе с 
контрреволюцией, главным механизмом которого стало бюро военной организации 
большевиков. Стала создаваться рабочая милиция, в ней легализовывались ячейки 
Красной гвардии, которые были на каждом заводе и после июльского выступления 
ушли в подполье. В первые дни в милицию записалось 25 000 человек, их вооружили 
винтовками и даже пулеметами. 

А Корнилов взывал к патриотическому чувству. 

Керенский, Советы, комитет борьбы с контрреволюцией и центральный комитет 
железнодорожного союза призывали всячески препятствовать продвижению войск. 

Повторялась февральская история. 

Ее на сей раз разыграли те же российские силы: бюрократия вместе с военными - 
интеллигенция в основном либерального толка - народные массы во главе с 
леворадикальной интеллигенцией. 

Мы знаем, что продвижение войск к столице было блокировано уже двадцать 
девятого августа, войска были распропагандированы, генерал Крымов застрелился. 

В этой обстановке Корнилов согласился подчиниться генералу Алексееву, который, 
в свою очередь, согласился принять должность начальника штаба Ставки при 
Верховном Главнокомандующем Керенском. Оба генерала надеялись, что еще есть 
надежда сохранить армию. 

Но было уже поздно. 

Ни о каких решительных мерах, на которых настаивал Корнилов, не могло быть и 
речи. Общественная сила все больше переходила к большевикам, реальным 
спасителям "свободы". Судьба Керенского была предрешена. На Россию неотвратимо 
надвигался ужас и сонмища "мелких бесов". 

На фронте последовали еще большие перемены. Отныне приказы командиров должны 
были исполняться лишь после подписи членами комитетов, устанавливался контроль 
за всеми телефонными и телеграфными переговорами. Солдатская масса окончательно 
убедилась в том, что ее первыми врагами являются офицеры. 

От фронта осталась одна оболочка - солдатская шинель. 

Октябрьский переворот добил армию. Новые власти распорядились упразднить погоны,
 избирать командиров, как атаманов, прямым голосованием. Офицерский корпус 
перестал быть нужным. 

Что с ними должно было стать, с русскими ненужными офицерами? Казалось, только 
смерть осталась им. Российского государства больше не было. Служить некому. 
Подчиняться разнузданной толпе? Терпеть унижения? Исполнять волю комитетов, 
назначавших капитанов и полковников кашеварами и писарями? Зачем цепляться за 
жизнь, когда она лишилась смысла?