В начале 1925 года чета Шулъц была использована контрразведывательным отделом 
для заманивания на территорию СССР английского разведчика Сиднея Рейли. 
Косвенно в этом принимал участие и Кутепов, с которым Рейли встречался в Париже.
 К возможностям эмиграции англичанин был настроен критически, зато силы 
"Треста" казались ему значительными. 

Двадцать четвертого сентября Рейли перешел финскую границу. Двадцать седьмого 
сентября он был в Москве, сопровождаемый Якушевым и евразийцем Мукаловым. На 
даче в Малаховке состоялось заседание политсовета "Треста". Рейли предложил 
сотрудничество с Интеллидженс Сервис. Вечером он должен был возвращаться в 
Ленинград. Вместо невских берегов он увидел стены камеры на Лубянке. Правда, 
перед арестом ему дали возможность отправить за границу открытку, которой он 
хотел удостоверить свое опасное путешествие в большевистскую столицу. 

В ночь на двадцать девятое сентября на финской границе возле деревни Ала-Кюль 
была инсценирована перестрелка, в которой якобы погиб Рейли и его спутники. 
"Трест" должен был остаться вне подозрений. 

Звезда Рейли закатилась, с ним расправились будто шутя. А Мария Владиславовна 
писала Якушеву: "У меня в сознании образовался какой-то провал. У меня 
неотступное чувство, что Рейли предала и убила лично я... Я была ответственна 
за "окно". 

Но тем не менее, когда в Гельсингфорс приехала жена Рейли Пепита, Мария 
Владиславовна убедила ее в непричастности "Треста" к гибели разведчика. 

В Москве тоже была легко разыграна сцена скорби, в которой участвовал и ничего 
не подозревавший Мукалов. Его же вместе с чекистом Зубовым направили на 
расследование к деревне Ала-Кюль, где он убедился в том, в чем хотели его 
убедить авторы этой контрразведывательной драмы. 

Мукалов обеспечил еще одно алиби "Тресту", однако Марии Владиславовне этого 
было недостаточно. Она заставила Радкевича спешно выехать из Финляндии в Москву 
для самостоятельного расследования. Ничего нового он не узнал, 

"Трест" сохранил свое доброе имя, а Рейли погиб. Его расстреляли третьего 
ноября 1925 года. 

Попал в сети "Треста" и Василий Витальевич Шульгин, тот самый член 
Государственной Думы, который вместе с Гучковым принимал отречение Николая II. 

Якушев взялся организовать поездку Шульгина по линии "Треста", гарантировав 
безопасность. У Шульгина в Гражданскую войну в последние дни врангелевской 
эпопеи пропал сын. По некоторым сведениям, он был ранен во время атаки 
буденновцев на белую батарею и попал в плен. И поэтому, несмотря на недавнюю 
гибель Рейли, Шульгин решительно настаивал на необходимости своей поездки. Его 
окружение ему возражало. Даже Врангель отговаривал Шульгина. Ни к чему это не 
привело, Магия "Треста" оказалась сильнее. 

Впрочем, для чекистов путешествие по СССР непримиримого противника большевиков 
и его благополучное возвращение было бы прекрасным подтверждением 
непричастности "Треста" к провалу Рейли. Шульгин не был ни разведчиком, ни даже 
политиком. Он занимался литературным трудом, и как раз его перо могло послужить 
ГПУ для маскировки, для пропаганды. 

В ночь на двадать третье декабря 1925 года Шульгин перешел польскую границу с 
паспортом на имя Иосифа Карловича Шварца. Сначала он прибыл в Киев, затем 
приехал в Москву. По-видимому, главным сюжетом этой поездки ее устроители 
планировали "трестовскую игру". И она удалась на славу. 

О встречах с "племянниками" Шульгин написал так: "Я был отдан Марии 
Владиславовне Захарченко-Шульц и ее мужу под специальное покровительство. Муж 
ее был офицер. По ее карточкам, снятым в молодости, это была хорошенькая 
женщина, чтобы не сказать красивая. Я ее узнал уже в возрасте увядания, но 
все-таки кое-что сохранилось в ее чертах. Она была немного выше среднего роста, 
с тонкими чертами лица. Испытала очень много, и лицо ее, конечно, носило печать 
всех испытаний, но женщина была выносливой и энергии совершенно исключительной. 
Она была помощницей Якушева... Оба супруга, она и муж, часто навещали меня, они 
жили там же, возле меня, постоянно выезжая в Москву, оттуда примерно час езды 
до их дома... Мне приходилось вести откровенные беседы с Марией Владиславовной. 
Однажды она мне сказала: "Я старею. Чувствую, что это мои последние силы. В 
"Трест" я вложила все свои силы, если это оборвется, я жить не буду". 

Шульгин был обречен поверить "Тресту". Разве он мог усомниться, когда слышал от 
своих новых знакомых уверения в том, что народ и государство уже оправляются от 
страшных ударов, которые им нанес социализм? Что никакого коммунизма больше нет,
 а есть глупая болтовня севших в лужу людей. Что социалистическая отрыжка 
пройдет. 

Тут же Шульгину внушали, что напрасно в эмиграции торопятся, ведь сами