аранее, с вечера. А потом, причесавшись, маяться целую ночь без сна. Уснуть 
было опасно: можно измять прическу. За это полагалось двадцать палок. Но бывали 
случаи и похуже: нахальные крысы отгрызали у спящих букли, которые густо 
смазывались салом и присыпались мукой. За испорченную буклю давали еще больше 
палок, чем за измятую. 
      Воронов сидел и расчесывал волосы. 
      Его товарищи по капральству тоже готовились к завтрашнему воскресному 
параду. Старый мушкатер полировал ружье, рядом с ним другой чернил суму, а трое 
сидели вокруг горшка с клеем - они белили амуницию. 
      Один только еще скоблил ножом перевязь; другой, отскобливши плащной 
ремень, макал палец в горшок и осторожно размазывал клей по ремню; третий, 
беливший портупею, уже посыпал мелко натертым мелом сверху, по клею. 
      Ванька Прохоров, молодой, недавно - уже после окончания Семилетней войны 
с пруссаками - взятый в солдаты, угрюмо чернил ложе ружья. Он не подымал ни на 
кого глаз. Верхняя губа и нос у Прохорова были вспухши, под глазами лиловели 
огромные синяки: капрал изувечил Прохорова за то, что он никак не мог постичь 
позитуру. Одно плечо у него всегда было выше другого, а когда маршировал с 
ружьем, то шатался из стороны в сторону. 
      - И что ты, Ванюха, такой косолапый? Другой в неделю всю позитуру поймет, 
а с тобой капрал, поди, уж третью бьется! - говорил солдат, беливший перевязь. 
      - Лучше б я цельный день каменья ворочал,- сумрачно ответил Прохоров.
Неспособен я к этому делу... 
      - Бьют, брат, везде! Такая уж наша солдатская доля! - сказал мушкатер, 
чернивший суму.- Теперь в каждом полку так: кто больше бьет солдата, тот, 
значит, лучший командир. Семь годов как повоевали с пруссаком, так научились у 
него этой премудрости. 
      - У нас еще что,- прибавил старый солдат.- А вот, сказывают, в 
Нашебургском полку станок такой есть: поставят солдата, завинтят его - и стой в 
станке пять часов! 
      - Это зачем же? - спросил Прохоров. 
      - Приучить, чтоб не гнулся, не горбился... 
      - А верно. Ведь как лубки впервой к коленям подвяжут, до чего неловко, а 
потом пообыкнешь и без лубков ходишь, не сгибая колен,- согласился старый 
мушкатер. 
      - Воронов, к поручику! - крикнул издали капрал. 
      Воронов вскочил и стал торопливо приводить себя в порядок. 
      "Зачем это? - думал он.- Может быть, к себе в деревню отправит? 
      Ведь плотника же выпросил у командира полка ротный пятой роты. И отослал 
к себе в поместье. Куда бы ни послали, все лучше, чем в карауле стоять. Мундир, 
штаны тесны, ни повернуться, ни сесть. Жарко, сало с волос за воротник течет. 
Стоишь, как огородное чучело. Бабы смеются". 
      И он побежал к ротному. 
      Но догадка Воронова оказалась неверной. Поручик ошеломил его: Воронова 
откомандировывали из Смоленского пехотного полка в Суздальский, который стоял 
на непременных квартирах в Новой Ладоге. Полковой командир обменял Воронова, 
который был сапожником, на гренадера-суздальца, умевшего хорошо завивать волосы.
 Полковник Суздальского полка, видимо, больше ценил сапожника, нежели куафера. 
      Воронов тут же получил ордер и должен был немедля отправляться в Новую 
Ладогу. Суздальский гренадер уже пришел в Шлиссельбург, в Смоленский полк. 
      - Авось там, в Суздальском полку, командир полегче,- сказал Прохоров, 
когда Воронов собирался в дорогу. 
      II 
      В Новую Ладогу Воронов пришел под вечер четвертого дня пути. Подходя к 
Ладоге, он у санкт-петербургской заставы увидал издалека на лугу ряды палаток. 
      "А где же у них плац? Где они маршируют?" - смотрел по сторонам Воронов. 
      Но нигде ничего похожего на плац-парад он не видел. 
      Удивляло Воронова и другое: в лагере было тихо - не слышалось ни ругани, 
ни палок. 
      В Смоленском полку эти вечерние часы, когда июльское солнце жжет не так 
сильно, считались самым лучшим временем для маршировки и ружейной экзерциции 
(Экзерциция- ученье.). С двух часов пополудни и до заката гоняли мушкатеров по 
пыльному плацу. Отовсюду неслась отборная ругань. Ругались все - офицеры ругали 
солдат, полковник и секунд-майор перед всем фрунтом хорошо честили подпоручиков 
и поручиков. 
      А тут - стояла тишина. Только откуда-то доносился стук топоров. 
      Когда Воронов подошел поближе к лагерю, он увидал за палатками четыре 
свежих желтых сруба. Солдаты рубили, строгали. Несколько человек сваливали 
привезенные бревна. А немного поодаль, за срубами, виднелись тонкие деревца 
молодого сада. Капральства два солдат возились в саду - окапывали деревья, 
расчищали дорожки. 
      У них, в Смоленском, полковник отправил всю 6-ю роту к себе в поместье 
под Новгород на сенокос, десятка два солдат выпросил у командира секунд-майор в 
свое имение. 
      "Не из Ладоги ли и сам полковник Суздальского полка? - подумал Воронов.- 
Наверное, ему и строят дом. И сад, должно быть, его". 
      Воронов подошел к ближнему срубу. 
      Постройку уже подвели под самую крышу - ставили стропила. Вверху, на 
последнем венце, с топором в руках сидели солдаты. Если б не кожаные гренадерки 
на головах, нельзя было б и сказать, что это мушкатеры: по положению, они с 15 
апреля носили не красные, а белые штаны и ничем не от