окачал головой: 
      "Нет, с таким табором не нагрянешь внезапно на врага! Восемь верст в 
сутки, помилуй бог! Это не армия на походе, а барыня, едущая на богомолье!" 
      II 
      Мы во Пруссии стояли, 
      Много нужды принимали 
      Солдатская песня 
      Мушкатер Ильюха Огнев, подложив под голову руки, лежал в тени палатки. 
Высоко вверху, как пушинка по воде, легко плыло белое облачко. Оно плыло в 
сторону Мельничной горы, к правому флангу, плыло на восток, на родину. Ильюха 
смотрел на него и с грустью думал все об одном и том же: 
      "Вот облачко поплыло туда. Может, его увидят скоро и у нас, в Ручьях. 
Посмотрят на него. Мать, сестренка Любка, черноглазая Катюша..." 
      Тоскливо сжалось сердце. Захотелось домой, в родную деревню, хотя 
Ильюхина жизнь и там была несладка - от зари и до зари гнуть спину на барщине. 
      Огнева только нынешней весной сдали в рекруты. 
      Староста не взлюбил дерзкого, непокорного парня, которого бей не бей он 
все свое. 
      - Вот погоди, в царской службе тебе хорошо перья пообломают! 
злорадствовал староста, когда Ильюху под истошный плач старухи матери и 
сестренки увозили из деревни. 
      В службе Ильюху действительно хорошо обломали. Два месяца гоняли с места 
на место по разным городам. Зуботычинами да палками учили постигать военную 
премудрость: как "метать артикулы", как заплетать косу да подвязывать порыжелые,
 никуда не годные кожаные штиблеты - других в цейхгаузе не было. 
      Наконец, решив, что достаточно обучили военному делу, отправили Огнева с 
пополнением к армии, которая уже второй год занимала Восточную Пруссию. 
      Ильюха был назначен в 3-ю дивизию графа Румянцева, в Апшеронский пехотный 
полк. 
      Русская армия в Ильин день заняла город Франкфурт-на-Одере и стала 
бивуаком на высоких обрывистых холмах правого берега реки. Тут-то Огнев и 
нагнал свой полк. 
      Он попал в капральство Егора Лукича, старого, бывалого солдата, ходившего 
на турка, бравшего с фельдмаршалом Минихом Перекоп. 
      Егор Лукич любил покричать, но бил солдата меньше, чем другие капралы. 
      Ильюха Огнев оказался в капральстве Егора Лукича самым молодым: ему 
всего-навсего шел девятнадцатый год. Остальные подначальные Егора Лукича 
поседели на службе: кто тянул лямку уже пятнадцать лет, а кто - и все двадцать. 

      Старики давно свыклись с тяжелым солдатским положением. Большинство из 
них обзавелось женами и детьми - семьи жили вместе с ними в солдатских слободах 
или на обывательских квартирах, - и родные деревни как-то понемногу выветрились 
из памяти. Привыкшие к походной жизни, видавшие и Крым и Польшу, старые солдаты 
и за тысячу верст от родимого края чувствовали себя как дома. 
      Огневу же все здесь было непривычное и чужое. Непривычны были эти чистые 
немецкие мызы, эти ветряки, эти медлительные дородные немецкие девушки. То ли 
дело подвижная, смешливая ручьевская Катюша! 
      Огнев никак не мог свыкнуться с мыслью, что он на всю жизнь должен 
остаться солдатом. Пока Лукич учил его, как ставить палатку или как заряжать 
фузею ("Не спеши! Помни: уронишь патрон аль два раза осечка будет - палок 
дадут!" - поучал старик), Ильюха забывал о доме. Но стоило Огневу остаться 
наедине, как теперь вот, и опять вспоминались родные Ручьи. 
      Ильюха лежал и живо представлял, что делается сейчас дома. Помещичье поле.
.. Согнувшись в три погибели, бабы жнут яровое. Мать, проворная маленькая 
старуха, жнет ловко и быстро. Рядом с ней - пятнадцатилетняя Любка обливается 
потом, спешит, хочет не отстать от баб. Вдоль полосы едет верхом барский 
приказчик. Песья душа. Помахивает нагайкой, щурит коричневые злые глаза на 
согнутые бабьи спины... 
      - Черт косой! Портупея-то у тебя как? Потуже подтяни! - раздался где-то 
рядом начальственный окрик. 
      От Ильюхиных мыслей не осталось ни следа. Он с досадой приподнялся и сел. 
Глянул вокруг. 
      Из соседней палатки торчали чьи-то босые грязные ноги. В тени, под 
кустиком, пятидесятилетний мушкатер Зуев латал свои штаны. Штаны были когда-то, 
как полагается мушкатеру, из красного сукна, а теперь от множества заплат 
красное рдело на них лишь кое-где. Рядом с ним гренадер чинил башмак. 
      Русская армия сильно обносилась, обозы с амуницией все не приходили из 
России, а во Франкфурте в складах нашли только кирасы (Кираса - грудные и 
спинные металлические латы.). 
      Дальше полковой цирюльник брил музыканта. Музыкант с зелеными суконными 
накладками на плечах - "крыльцами", важно восседал на барабане. 
      А немного в стороне, на пригорке, денщик ротного чистил барский гардероб. 

      Ротный, в халате и туфлях, стоял тут же, покуривая и покрикивая на 
денщика. 
      Все то же, что Огнев видел в лагере на франкфуртских холмах каждый день 
уже в продолжение целой недели. 
      Откуда-то, из 3-й роты, доносилось: 
      - Скуси патрон, чтобы в зубах осталось немного пороху, всунь в дуло и 
прибей шомполом. Прибивай одним махом, а не так, как другой: возьмет и толчет, 
ровно крупу в ступе. Понял? 
      Это дядька обучал молодых, как заряжать фузею: