А наверху Васька Легостаев растерянно спрашивал у Власьича:

— Дядя Власьич, а дядя Власьич, как же я буду спать?

— Поспишь!

— Мою койку и все со шкафута ядром сбило.

— Бери вон Митюхину — его ранило, — сказал товарищ. — Его койка цела, а твоей 
нет. Зато ты сам цел!




XVII


— Нерон Иваныч, а Нерон Иваныч! — испуганным шепотом взывал денщик, тряся 
капитана за плечо.

Капитан Веленбаков всегда спал крепко, а после вчерашнего боевого дня, когда 
всем хватило работы, и подавно.

— Нерон Иваныч, проснитеся! Беда!

Веленбаков открыл глаза и в полутьме недовольно смотрел на денщика. Вставать не 
торопился.

Капитан был лихой, не боялся ничего на свете, а денщик попался мнительный, 
трусил всего, как последняя баба.

— Ну чего ты? Какая склянка?

— Первая в начале.

Ложась спать, Веленбаков знал точно, что на его 44-пушечном фрегате «Амвросий 
Медиоланский» все благополучно. Вчера дрались с турками отменно, а сами 
отделались легко: двумя реями да пробитыми парусами. И потому ни о какой беде, 
кажется, не могло быть и речи.

— Что стряслось?

— Турки, ваше высокоблагородие! — шептал денщик.

— Заладил одно: турки да турки, — почесываясь и зевая, поднялся и сел 
Веленбаков. — Ну что турки?

— Турки окружили нас!

— Что ты говоришь?..

— Истинный господь, окружили! Десять фрегатов! Сейчас прибежал с вахты мичман — 
на нем лица нет. Буди, говорит, поскорее капитана! Турки кругом… Конец!

— Довольно врать! — покрыл Веленбаков своим громоподобным басом шепот денщика. 
Но все-таки поспешил одеться и выбежал наверх.

Чуть светало. На шканцах стояли кучка старших офицеров и вахтенный мичман. 
Веленбаков оглянулся, и сердце у него захолонуло: в самом деле, «Амвросий 
Медиоланский» каким-то образом оказался среди турецких фрегатов. Правда, их 
было не десять, как уверял денщик, а всего лишь пять, но и этого достаточно. 
Турки стояли близко: один в кабельтове, другие — в полутора.

А за ними виднелся русский флот, тоже невдалеке, — не дальше чем на ружейный 
выстрел от крайних турецких фрегатов.

«Стыд и срам! Где стали на якорь! Что скажет Федор?» — мелькнула мысль об 
Ушакове.

И тотчас же обожгла другая: потопят! Сейчас совсем рассветет, разглядят и 
потопят. И винить некого: вчера становились на якорь, ночь — глаз выколи, ветер.
 А турки, сволочи, были к тому же без огней.

Он подошел к своим офицерам.

— Что будем делать, Нерон Иванович? — бросился к нему вахтенный.

— Обрубать канат и вступать под паруса, — поспешил высказать свою мысль старший 
офицер.