— Да, гулять не любит!

Вдали, на горизонте, виднелись огни турецкой эскадры, — ночью турки всегда 
сильно освещали свои корабли.

Сегодня днем Эски-Гассан остановил флот и обошел на быстроходном кирлангиче[41 
- Кирлангич — небольшое легкое судно.] все корабли: видимо не надеясь на 
сигналы, лично отдавал последние указания на случай боя.

«Это хорошо: стало быть, будем драться не на шутку!» — подумал Федор Федорович.

Войнович тоже воспользовался невольной передышкой, прислал Ушакову записку:

«Любезный товарищ. Мне бы нужно было поговорить с вами. Пожалствуй, приезжай, 
если будет досуг, двадцать линейных кораблей начел. Прости, бачушка.

Ваш слуга Войнович».



«Досуг! — с раздражением подумал Ушаков. — Враг сидит чуть ли не на боканцах[42 
- Боканцы — брусья, на которых висят гребные суда.], а он — досуг! «Двадцать 
линейных кораблей». Дурак! Считать и то не умеет! Не двадцать, а двадцать пять! 
Семнадцать линейных да восемь фрегатов. А говорить хочет известно о чем: как бы 
поскорее улепетнуть в Севастополь. Нет, брат, поручил Ушакову вести бой, сдался 
на младшего флагмана, — теперь не мешайся!»

И конечно же, никуда со «Св. Павла» не поехал: сказался нездоровым.

Больше всего Федора Федоровича беспокоил ветер. Ветер — главный помощник, друг 
моряка, но он же и главный враг.

На шканцы вышел денщик Федор. Он стал немного привыкать к морской жизни — его 
уже меньше укачивало.

— Батюшка, Федор Федорович, пойдите отдохните часок-другой, — ходил он за 
Ушаковым. — Нельзя же так, которую ночь не спавши!

— Спи сам, коли тебе нечего делать!

— Полноте мучиться, ваше высокоблагородие! Никуда ведь басурман он нас не уйдет,
 право слово, не уйдет! — не отставал Федор.

Его поддержал Шапилов:

— Федор Федорович, пойдите, в самом деле, сосните. Как чуть установится ветер, 
мы вас разбудим! И турок не упустим с глаз, будьте спокойны!

Ушаков остановился в раздумье: «Впереди вся ночь. Пожалуй, они правы: можно 
немного и поспать. А то голова как чугунная…»

И он согласился уйти.

Напрасно Федор совал ему ужин. Ушаков не стал ничего есть, а скинул сапоги и 
сюртук, повалился на койку и через минуту уже захрапел.

Денщик стоял, глядя на утомленное лицо Ушакова.

— Ишь как из-за этих проклятых басурман измотался, сердешный! — сказал он и, 
задув свечу, пошел на цыпочках к себе.

Ушаков выспался на славу. Он проснулся, когда било восемь склянок. По трапам 
топали десятки ног, — сменялась очередная вахта.

Федор Федорович встал, оделся и, взяв со стола зрительную трубу, поспешно вышел 
на шкафут.

Наверху все было залито ярким утренним солнцем.

— Ну как? — спросил он у вахтенного лейтенанта.

— Норд-ост, Федор Федорович! — весело ответил лейтенант.

— Давно?

— Вторую склянку держит. Авось установится!

Ушаков поднял к глазам трубу.