Делать было нечего, — приходилось возвращаться в Севастополь несолоно хлебавши.

«Ну и гусь! — думал о Мордвинове взбешенный Ушаков. — Это мой враг, но, кажется,
 враг поумнее и пострашнее Войновича!»

Когда Потемкин вернулся в Херсон и узнал, что Мордвинов не позволил Ушакову 
обождать его, князь сильно разгневался и сделал Мордвинову строгий выговор.

Потемкин давно раскусил Мордвинова. Он видел, что адмирал, несмотря на свое 
английское морское образование и большое самомнение, никудышный моряк, что он 
сухой и бездушный формалист.

Светлейший так и писал ему:

«Я вам откровенно скажу, что во всех деяниях Правления больше формы, нежели 
дела.

Есть два образца производить дела: один, где все возможное обращается в пользу 
и придумываются разные способы к поправлению недостатков, тут, по пословице, и 
шило бреет; другой, где метода наблюдается больше пользы; она везде бременит и 
усердию ставит препоны».

Конечно, об этом выговоре узнал и Ушаков.

И остался им весьма доволен.




V


Еще с начала весны Потемкин приказал Войновичу начать боевые действия против 
турок на море, чтобы помочь сухопутной армии, осаждавшей Очаков. Но Войнович 
под разными предлогами оттягивал выход эскадры в море. Он, очевидно, не мог 
забыть свой неудачный прошлогодний поход и был доволен тем, что турки хоть не 
тревожат его в Севастополе.

Ушакова возмущала эта откровенная трусость Войновича, это постыдное бездействие 
Севастопольского флота.

Он знал турок и их флот, — недаром десять лет назад плавал в Средиземном море, 
бывал у них в самом Константинополе. Он знал, что турки храбры в бою: их 
корабли легче потопить или сжечь, чем заставить сдаться. Знал, что 
Севастопольский флот малочисленнее и слабее турецкого: русские корабли 
приходилось строить наспех из сырого, невыстоявшегося леса, они не обшиты медью 
и тяжелы на ходу.

Но Ушакова не страшило все это: он надеялся на мужество и выучку своих матросов 
и офицеров.

— Как это можно? Наши сухопутные войска бьют врага, а мы сидим здесь, словно 
мыши в норе! — возмущался Ушаков. — Мы ведь ни разу не дрались с турками на 
море! Мы не помогаем нашей армии. Зачем же тогда Черноморский флот? Пора сбить 
с турок спесь! Довольно им быть хозяевами в этом Кара-денгизе!

— Федор Федорович, но посудите сами, — оправдывался Войнович, — ведь капудан 
получил еще подкрепление из Константинополя. У него уже двадцать линейных 
кораблей, а у меня осталось только два! У нас крупнее шестидесятишестипушечных 
нет, а у него пять восьмидесятипушечных. Да у капудана на одних 
восьмидесятипушечных почти столько же пушек, как у меня на всей эскадре! — 
захлебывался Войнович.

— Но ведь вот Алексей Орлов имел при Хиосе девять линейных кораблей против 
шестнадцати Гассанбея и все-таки победил!

— Так у Орлова только вдвое меньше было судов, а не вдесятеро! Я не хочу 
рисковать флотом! У меня одна голова на плечах!

«Да и та не бог весть какая!» — подумал Ушаков и сказал:

— Если не рискуете вы, тогда позвольте мне, ваше превосходительство!

— То есть как это? — не понимая, выпучил глаза Войнович.

— Как начальник авангарда, я приму бой на себя. Я поведу, а вы только 
помогайте!

— Хо-ро-шо, — ответил удивленный контр-адмирал.