А ветер с каждой минутой свежел все больше и больше. Он упрямо, со страшной 
силой гнул мачты.

Ушаков велел убрать паруса и поставить штормовые.

«Слава Екатерины» и «Кинбурн» сделали то же.

Один Тиздель и в ус не дул: на «Марии Магдалине» только закрепили бом-брамсели 
и брамсели.

На «Св. Павле» убрали стеньги, когда на эскадру налетел страшный ураган. Федор 
Федорович видел, как палубу «Марии Магдалины» покрыли переломанные ветром 
брам-стеньги.

Буря раскидала корабли.

Больше суток боролся «Св. Павел» со страшным ураганом и все-таки, хоть и не без 
повреждений, справился с ним. И корабль и команда показали себя с наилучшей 
стороны. Корабль был своей, херсонской постройки, а люди в большинстве — 
балтийские и беломорские моряки.

Испытание выдалось тяжелое. Досталось всем: и экипажу и кораблю, но Ушаков был 
доволен результатом: все-таки выдержали!

«Св. Павел» возвращался домой в одиночку. За эти несколько дней он не видел в 
море ни одного паруса. Ни своего, ни турецкого. И вот теперь, подходя к 
Севастополю, Ушаков не отнимал от глаз зрительной трубы. Его тревожило: где 
остальные корабли? Много ли вымпелов в бухте?

Он с волнением смотрел вперед. Вон наконец показался двухэтажный каменный 
госпиталь. Вот мысок на Корабельной бухте, который уже так и называют 
Павловским, потому что здесь стоянка корабля «Св. Павел».

Видны корабли. «Слава Екатерины» есть, а где же «Мария Магдалина»? Тизделя, 
значит, нет. А фрегатов сколько? Раз, два, три… только семь. Кого же нет? 
Кумани есть. А-а, нет «Крыма»… И тут же подумал об адмирале: «Упрямо хотел идти 
к Варне. Вот тебе и Варна! Варна сделала угарно!»

Когда «Св. Павел» вошел в бухту и проходил мимо кораблей, их команды высыпали 
на верхнюю палубу, махали шляпами, кричали «ура».

Не успели стать на якорь, как денщик Федор откуда-то уже узнал, что «Крым» 
потонул, а «Марию Магдалину» унесло в Босфор к туркам.

Ушаков был вне себя от негодования.

— Ах, заморский дурак! Истинно слово… Тиздель! — в сердцах говорил он, шагая по 
шканцам.

Он немедля поехал с докладом к контр-адмиралу.

На «Славе Екатерины», как и на всех фрегатах, уже стучали топоры: плотники 
исправляли повреждения. Войнович осунулся и стал весь черный, под глазами легли 
тени.

Он встретил Ушакова с распростертыми объятиями.

— Федор Федорович, дорогой, как я рад, что вы живы! — говорил он, тряся руку 
Ушакова.

— Здравия желаю, Марко Иванович, — сухо ответил Ушаков.

Он был зол на адмирала. Если бы не дурацкое суеверие Войновича, если бы вышли в 
понедельник, то эскадра была бы цела: успели бы дойти до Варны; оставалось не 
более сорока миль.

— А я уж и не чаял видеть вас!

— А мы и не думали погибать! — возмутился Ушаков. — Приходилось тяжело, это 
верно, но мы всё одолели!

— А думаете, нам было легко? — вспыхнул Войнович. — Открылась течь. Целый вечер 
и ночь качали всеми помпами, отливали ведрами, котлами, — кто чем мог. Едва 
управились с водой. Были на краю погибели!.. А какие у вас повреждения?

— Фок-рей[39 - Фок-рей — поперечное дерево на передней мачте.] дал трещину, а 
остальное — пустяки: в нескольких местах повреждены борта, изрядно потрепало 
паруса и такелаж. Шквал так налетел, что не успели положить добавочные 
найтовы[40 - Найтовить — связывать веревкой.]. Но кое-что мы уже исправили в 
пути.