базаре.

В воскресенье утром он пошел посмотреть херсонский базар.

Большая пыльная площадь была полна народу. В центре ее, на узких столах, 
располагались со своими товарами продавцы мяса и рыбы. Рядом с ними стояли бабы 
с кувшинами молока, с какими-то лепешками, сыром, жареной рыбой. Сушеные фрукты 
лежали прямо на земле, на куске рогожи или старого паруса. Тут же в пыли сидели 
торговцы глиняной посудой и разным старьем. За ними тянулись продавцы вина с 
бурдюками и бочонками. Это был самый шумный участок базара. И по всей площади 
сновали цыганки в криво одетых ярких юбках, торговцы вразнос и мальчишки с 
бутылями в руках:

— Квасу! Квасу! Кому холодного квасу?

Не успел Федор Федорович ступить на площадь, как к нему подскочил пьяненький 
человек. На плече пьяненький держал кучу поношенной одежды, среди которой ярко 
рдели красные турецкие шаровары. Он протянул Ушакову турецкий пистолет:

— Купите, ваше-ство!

— Зачем он мне?

— Вам пригодится… Купи-ите!

— Да ведь пистолет-то без курка, — усмехнулся Ушаков.

— Это ничего. Отдадите адмиралтейскому слесарю — он вам за пять копеек 
приделает новый.

— Ступай-ка, братец, своей дорогой!

— Ваше высокоблагородие, возьмите даром, только пожалуйте хоть двугривенный на 
пропой души! — не отставал он.

Федор Федорович досадливо отмахнулся и стал проталкиваться дальше. Он шел, 
глядя по сторонам: где же Любушка?

В толпе на него набросились цыганки. Громко крича, точно ругаясь, они 
предлагали «барину пригожему», «высокому начальнику» погадать, заранее 
предсказывая разные блага.

Площадь уже кончалась. На самом краю сидели сапожники и цирюльники. За ними 
тянулись татарские арбы, запряженные осликами длинные мажары. А среди них 
затесалась русская кибитка, обтянутая рогожей. Она вся была наполнена 
деревянными ложками и чашками, окрашенными желтой лаковой краской. Седобородый 
дед щурил на яркое полуденное солнце выцветшие от старости карие глаза.

— Откуда, дедушка? — удивился Ушаков.

— Володимерский, родимый, володимерский!

«Эк куда его занесло!»

Федор Федорович повернул назад. «Неужели не пришла?» Стало досадно.

Он вновь смешался с толпой.

Наконец Ушаков увидал Любушку, — она оживленно разговаривала с какими-то бабами.
 Федор Федорович туго сходился с людьми, и его удивляла способность Любушки 
легко и просто разговаривать с незнакомыми.

Увидев Ушакова, Любушка направилась ему навстречу.

Она была черна от загара. На ее лице белели только зубы.

— Здравствуйте! — широко улыбаясь, приветствовала она.

— Здравия желаю! — обрадовался Ушаков. — Ты стала как молдаванка! — залюбовался 
он. — Ты все такая же…

— Какая?

— Красивая… Выйдем отсюда, поговорим.

Они вышли из толпы на край площади.

— Давно приехал, Феденька?

— Уже две недели. А ты?