Боцман стоял, смеясь над этим потревоженным муравейником.

— Пожалуйте, ваше высокоблагородие! — распахнул он перед Ушаковым калитку.

Антоша Селевин непритворно обрадовался старому товарищу: Он и в 
капитан-лейтенантском чине, как и в гардемаринском, был такой же «Се-не-левин»: 
маленький, угреватый, невзрачный.

— Наконец-то изволили пожаловать, Феденька! — говорил он, обнимая Ушакова. — 
Заждался я тебя. Меня давно в Таганроге прам ждет. Лучше там командовать прамом,
 чем в этой пыльной дыре фрегатом! Ну, ваше высокоблагородие, извольте 
принимать свою посудину!

И Селевин повел Ушакова к стапелю.

Как и ожидал Федор Федорович, его «посудина» пока что больше напоминала рыбий 
остов, чем корабль: торчали одни голые ребра шпангоутов.

Здесь, на стапеле, была занята большая часть экипажа и офицеров.

Селевин представил Ушакову корабельных лейтенантов, следивших за работой. 
Расторопнее и живее остальных показался Федору Федоровичу небольшой смуглый 
Иван Лавров.

Ушаков переходил от одной группы матросов к другой, говорил с ними, 
присматривался к команде своего будущего корабля.

У штабеля досок, которые подносили с берега к кораблю десятка два матросов, он 
застал жаркий спор. Федор Федорович издалека уловил архангельские морские 
словечки, знакомые ему по мичманскому плаванию в Белом море.

— Хорошо, коли припадет много ветра, а ежели море остеклеет[29 - Море остеклело 
— полное безветрие.], тогда что будешь делать? — спрашивал спокойный, низкий 
голос.

В ответ раздался скрипучий тенорок, напиравший по волжски на «о»:

— Конечно, худая снасть отдохнуть не дасть!

Заметив подходившего капитана, спорщики разом притихли.

Теперь Федор Федорович разглядел их. Они оба были в летах. Но один — весь седой,
 а другой — черный и худой, как цыган.

— Что, и архангельские у нас есть? — подходя к ним, живо спросил Ушаков.

— Этого цвету — по всему свету, — окая, иронически заметил черный.

— Точно так, ваше высокоблагородие, есть, — спокойно ответил седой матрос. — 
Вся наша артель — архангельцы.

Ушаков оглядел матросов:

— Хорошо. Семьей дружнее работать! Значит, море будет не в диковинку?

— Не впервой, ваше высокоблагородие!

— Тебя как звать-то?

— Канонир первой статьи Карташев.

— Какие из архангельцев моряки? Разве у них море? — как бы про себя заметил 
черный.

— А ты откуда? — обернулся к нему Ушаков.

— С Волги, ваше высокоблагородие, — не без гордости ответил он. — Матрос первой 
статьи Ефим Зуб.

— Вот построим наш корабль, выйдем в море, тогда и увидим, кто какой моряк! — 
сказал Федор Федорович, уходя.

— Верно! — понеслось ему вслед.

«Карташев — рассудителен и спокоен, как надо быть артиллеристу. А Зуб — горяч и 
быстр, такому только с парусами управляться», — подумал Федор Федорович.

Он зашел в мастерские, заглянул в громадную залу чертежной, в магазейны. Не 
упустил ничего. Узнал, что гвозди привозят из Пошехонья, а железо — от Демидова 
из Ярославля. Посмотрел в писарской караулке, сколько на сегодня оказывается по