вечная пыль и комары. Ты, брат, приехал в самое худое время: вода спала, 
обнажились низменные берега. Ишь какой у нас воздух — болотом пахнет. Того и 
гляди, что чума еще пожалует.

— Откуда?

— Из Турции. Она с прошлого лета уже в Тамани.

— А здесь?

— Пока еще не слыхать. Впрочем, у нас и без чумы — чума. Народ сильно мрет от 
лихорадок и поноса. Посчитай, сколько умерло из нашего выпуска здесь, на 
Азовском и Черном: Анисимов, Селифонов, Марков, Развозов, — считал Голенкин.

— Еще Венгеров и Мерлин, — подсказал Ушаков.

— Вот видишь, и без войны. А при Чесме у нас погиб всего один — Тимка Лавров.

— А как чувствует себя наш вице-адмирал?

— Федот Алексеевич? Ничего. Сейчас сам увидишь.

После чая Федор Федорович направился к вице-адмиралу. Ушаков нашел 
вице-адмирала Федота Алексеевича Клокачева в большом деревянном, на каменном 
фундаменте доме адмиралтейства. Он принял от Ушакова бумаги и усадил поговорить 
— расспросить о Питере, об Адмиралтейств-коллегии: что там слыхать, какие 
последние новости.

В кабинете Клокачева Федор Федорович застал какого-то капитана 1-го ранга.

Ушаков сразу увидал — это был нерусский офицер, поступивший, должно быть, к нам 
на службу. Он был черен. Волосы отливали синевой. Большой нос с горбинкой и 
черные, как маслины, глаза. По глазам видно, что дурак: их выражение баранье. 
Напыщенное лицо самодовольного глупца.

Клокачев познакомил их.

— Войнович, — отрекомендовался незнакомый капитан.

Узнав его фамилию, Ушаков вспомнил — о Войновиче ему рассказывали. Когда-то 
Марко Иванович Войнович плавал на придворной яхте. Потом командовал Каспийской 
флотилией. Но с ним случился конфуз: его захватил в плен персидский 
Ага-Мухамед-хан. И в плену Войнович пробыл целый год.

Клокачев быстро отпустил Ушакова:

— Вы устали с дороги. Отдохните денек. Выберите себе из команды корабля денщика,
 устройтесь, а завтра — за работу! Квартира у вас при казармах. Вашим кораблем 
временно командует капитан-лейтенант Антон Селевин.

Ушаков откланялся.

От адмирала он сразу же пошел на верфь к стапелю, на котором строился его 
корабль. Федор Федорович хотел посмотреть, как идет работа, и познакомиться со 
своей командой.

Подходя к адмиралтейским воротам, Ушаков издалека увидал давно знакомую — еще с 
воронежских лет — картину. По обеим сторонам громадных ворот толпились бабы, 
девки и дети. Они держали завернутые в тряпье (чтоб не остыли!) котелки и 
горшочки со щами и кашей.

Это семьи «чистодельцев», вольнонаемных мастеров — плотников, купоров, резчиков 
— принесли обед и ждут полуденной пушки. Они передадут мужьям и отцам еду, а те 
вынесут им в мешках щепу, которой всегда много на стройке.

Тут же толкались с лотками и кошелками бабы-торговки.

Ушаков издалека услышал обычные адмиралтейские звуки — стук кузнечных молотов, 
скрип блоков, треканье[28 - Трекать — тянуть что-либо вяло, с припевами, со 
счетом.] и пение рабочих, перетаскивавших вручную тяжелую кладь.

Из калитки вышел дневальный боцман, — надоело сидеть в тесной и душной каморке.

— Что вы тут, бабье-тряпье, разгуделись? — беззлобно прикрикнул он на шумевшую 
толпу.

— Сам ты — тряпье, сальная пакля!

— С нока-рея сорвался, что ли? — понеслось в ответ.