Бабы соболезновали, говорили все разом, не слушая друг друга, а высокая женщина,
 словно окаменелая, смотрела, как огонь делает свою разрушительную работу.

— И чего это никто не едет и заливных труб не везет? Ни коллежские, ни 
солдаты? — обернулась к Феде Ушакову какая-то молодая бабенка, когда он 
подбежал к толпе.

Ушаков промолчал. Он и сам не знал, почему так замешкались и полиция и 
служители двенадцати коллегий, возле которых в сарае хранились пожарные трубы.

Его внимание сразу привлекло другое: детский плач в толпе.

Федя подошел поближе и увидел, что на узлах сидела курносая девочка. Она 
плакала, запрокидывая назад голову.

— Испугалась, поди? — сказал, не обращаясь ни к кому, Паша Пустошкин, стоявший 
рядом с Федей.

— Нет, плачет, что сгорит ее снегирь. Он в доме, в клетке оставши… — 
словоохотливо объяснил из толпы чей-то женский голос.

— А где висит клетка? — спросил Федя Ушаков, протискиваясь к девочке.

— В светелке… Над окном! — сквозь слезы выдавила она.

Ушаков повернулся и побежал к горевшему дому.

— Федя, куда же ты? — испуганно крикнул ему вдогонку Паша Пустошкин.

Ушаков подбежал к дому. Дым уже показался из дверей.

Прикрывая голову бортом сюртука, Федя смело вскочил в дымные сени.

За ним раздался испуганный бабий вопль:

— Куда он? Рехнулся парень!

В сенях Ушакова охватило таким горячим воздухом, будто он попал на полок жарко 
натопленной бани. Слева, на кухне, гудело, билось пламя, — дверь на кухню была 
заперта. Зато справа дверь в комнаты стояла распахнутой настежь.

Горечь сдавила горло. Слезы посыпались из глаз. Но Ушакова это не остановило, — 
сколько раз он бывал в курных избах, сколько раз мылся в прогорклых от едкого 
дыма деревенских банях!

Он вскочил в комнату и, протирая глаза, пригляделся в дыму. Над одним из окон 
висела маленькая клетка. В ней, перепархивая с жердочки на жердочку, тревожно 
кричал снегирь.

Федя вспрыгнул на лавку, сорвал с гвоздя клетку и опрометью кинулся вон.

В сенях его снова обдало нестерпимым жаром: кухонная дверь уже начинала тлеть. 
Густой столб черного дыма непроницаемой стеной закрывал выходную дверь.

Пригнув голову, Ушаков бросился наугад туда, где должен был быть выход, откуда 
слышались тревожные голоса. И очутился на воздухе.

Толпа, в волнении ждавшая его, облегченно вздохнула:

— Жив!

— Бабоньки, несет!

— Клетку вынес!

— Ну и отчаянный же!

Какой-то дед, только что прибежавший на пожар, услужливо плеснул на плечи 
Ушакова ведро воды.

Встряхиваясь, Федя побежал к толпе.

Навстречу ему спешила высокая женщина. Ее красивое лицо выражало испуг.

— Не обжегся? И зачем было лезть в огонь? Всё ее прихоти, баловницы! А как 
достал, теперь небось и не взглянет на своего снегиря! — говорила она Феде, 
словно давно знала его.

Девочка по-прежнему сидела на узлах, но уже не плакала.