— Ой, как тебя облили! — звонко рассмеялась она, принимая из рук Феди клетку со 
снегирем.

— Храбер солдат!

— Какой солдат? Гардемарин!

— И чего лез, непутевый? — обсуждали в толпе происшествие.

Ушаков покраснел от смущения и, не глядя ни на кого, побежал через пустыри 
домой.

Навстречу ему, дребезжа, мчалась телега. В ней, свесив ноги, сидели полицейский 
и несколько коллежских служителей. Из-за их спин торчала заливная труба. А за 
телегой спешил к пожару плутонг[6 - Плутонг — отделение.] солдат Великолуцкого 
пехотного полка, который по расписанию должен был тушить пожары на Васильевском 
острове.




III


Когда Гаврюша Голенкин вернулся домой, было уже за полночь. Федя Ушаков и Паша 
Пустошкин сидели и занимались при свече.

Вместе с Голенкиным заглянул к соседям и Нерон Веленбаков, живший в этом же 
домике, в комнате напротив.

Гаврюша, не мешкая, стал укладываться спать. А Веленбаков плюхнулся на скамейку 
и, вынув из кармана флягу, поставил ее со стуком на стол.

		Дети, сему учитесь,
		Водки пить не страшитесь! —

пробасил он.

Нерон был немного навеселе.

Ушаков только вскинул на него свои строгие глаза и снова углубился в чтение.

— Ну-ну, не коситесь, ваше преподобие! Я знаю: вы не жалуете пресной водицы. 
Уберу, уберу, — сказал Веленбаков, пряча флягу в карман. — Вот погуторю с 
Пашенькой минутку и уйду спать!

Словоохотливый Пустошкин захлопнул свою книгу и, улыбнувшись, спросил:

— Откуда это вы, полуношники? И где вас только носит?!

— Вы тут просвещаетесь, а мы — пребываем в гулянии… Я с вечера пришвартовался в 
кабачке у двенадцати коллегий, а он, — кивнул Веленбаков на Голенкина, — 
сказывал, на Неве с девушками скучал. Корабельную архитектуру с ними изучал… Мы 
с Гаврюшей на разных курсах шли к одному рандеву у «сахарных» ворот: гуляли 
порознь, а через забор лезли вместе. Только он — проворней меня, а я, кажись, 
карман оторвал! Ишь как они расселись, — посмотрел Нерон на Ушакова и 
Пустошкина, сидевших на противоположных концах стола. — Федя у нас — капрал, он,
 конечно, на «юте»[7 - Ют — кормовая часть верхней палубы.] сидит, а Павлуша — 
гардемарин, он ближе к порогу, «на баке»… Это что, у вас всегда такой 
порядок? — усмехнулся Веленбаков.

— Тебе, Нерон, на юте никогда не бывать. Тебе и по фамилии велено на баке: 
Велен-баков, — не удержался от каламбура Голенкин.

— А мне — где угодно сидеть, лишь бы с чарочкой! — согласился Нерон.

— Пожар-то сегодня у нас, на острову, видали? — спросил Пустошкин.

— А что горело? — приподнял с подушки свою курчавую голову Гаврюша.

— Горел дом у Большой Проспективной. Да не в нем дело… Наш Федя, — кивнул на 
Ушакова Пустошкин, — отличился: из горящего дома клетку со снегирем вынес!

— Ай да молодец! Этакий случай за две кампании считать надобно! — восхищенно 
сказал Веленбаков.

— И зачем было лезть? Сгореть мог бы. До производства в мичманы не дожил бы. 
Зря лез в огонь! — по-своему оценил Голенкин. — Ведь опасно же!