окончательно изгнан с Черного моря. Русский флот вновь переживал тяжелые дни.

И немудрено: во главе его стояли бездарные кабинетные адмиралы Мордвинов, 
Чичагов и проходимец, и авантюрист, французский эмигрант маркиз де Траверсе.

Ушаков жил в Петербурге уединенно — с одним денщиком Федором. Он нигде, кроме 
своей бесполезной службы, не бывал и ни с кем не общался.

Иногда его навещали старые товарищи-черноморцы, офицеры и матросы, приезжавшие 
по делам в Петербург.

Федор Федорович был всегда рад таким гостям, но они привозили тяжелые вести.

На Черном море, как и на Балтийском, русский флот с каждым днем приходил в 
упадок. Старые, исконно русские морские традиции забывались.

Такие посещения доставляли не только радость, но и причиняли боль.

Бывший всегда не особенно разговорчивым, Федор Федорович теперь молчал по целым 
дням. Спал плохо и мало. Часто среди ночи вдруг просыпался в холодном поту и 
лежал, мучительно думая все о том же — о печальной судьбе российского флота, о 
своей одинокой, безрадостной старости…

Он лежал с закрытыми глазами и хотел — хоть на секунду — представить себе, что 
он в каюте. Но — увы! — все было так неподвижно, так мертво…

Федор, видя, как страдает адмирал, только вздыхал и сокрушенно качал головой.

С каждым днем становилось все тяжелее, все хуже.

Одного за другим выживали из флота старых боевых товарищей Федора Федоровича: 
морское министерство, видимо, не нуждалось в опытных, испытанных моряках.

Уволили вице-адмирала Гавриила Голенкина, сначала определив и его в тот же 
Балтийский гребной флот.

Не у дел оказался и второй верный соратник Ушакова, вице-адмирал Павел 
Пустошкин. Ушаков понимал, что скоро настанет и его черед.

Зато пошли вверх все бездарности, все кабинетные адмиралы, такие, как фон Дезин 
и Чичагов.

Много недель крепился Федор Федорович, все еще надеясь на что-то, но в конце 
концов решился пойти на крайнюю меру. 19 декабря 1806 года он подал на имя царя 
прошение об отставке. Федор Федорович не мог удержаться, чтобы хоть намеком не 
сказать о настоящей причине своего ухода из флота. Он написал, что «отягощен 
душевной и телесной болезнию и опасается по слабости здоровья быть в тягость 
службе».

Он написал это, хотя фактически никакой службы уже не нес и в свои шестьдесят 
два года чувствовал себя бодрым и крепким и был готов идти на любого «крокодила 
морских битв».

Александр I, считавший себя большим знатоком человеческой души, обратил 
внимание на странную формулировку просьбы об увольнении и приказал адмиралу 
Чичагову узнать у Ушакова, «в чем заключается душевная его болезнь, дабы его 
величество мог сделать что-либо к его облегчению».

Адмирал Ушаков ответил:

«Всемилостивейший государь!

В письме товарища министра морских дел объявлено мне: Вашему императорскому 
величеству в знак милостивого благоволения благоугодно узнать подробнее о 
душевной болезни моей, во всеподданнейшем прошении о увольнении меня при 
старости лет за болезнью моею от службы упомянутой.

Всеподданнейше доношу, долговременную службу мою продолжал я от юных лет моих 
всегда беспрерывно с ревностью, усердием и отличной неусыпной бдительностью. 
Справедливость сего свидетельствуют многократно получаемые мною знаки отличий, 
ныне же, по окончании знаменитой кампании, бывшей на Средиземном море, частию 
прославившей флот Ваш, замечаю в сравнении противу прочих лишенных себя 
высокомонарших милостей и милостивого воззрения. Душевные чувства и скорбь моя, 
истощившие крепость сил, здоровья, богу известны — да будет воля его святая. 
Все случившееся со мною приемлю с глубочайшим благоговением. Молю о милосердии 
и щедроте, повторяя всеподданнейшее прошение свое от 19 декабря минувшего 1806 
года».

Неизвестно, что подумал Александр, этот «властитель слабый и лукавый», прочтя 
объяснения Ушакова, написанные кровью сердца.