— Ерунда! — махнул рукой адмирал.

Ушаков пускался в далекое, ответственное плавание на старых судах, но он был 
полон энергии, бодр и весел: он верил в своих людей.

Погода, казалось, благоприятствовала походу, — дул умеренный юго-восточный 
ветер.

12 августа 1798 года на восходе солнца ушло в Константинополь посыльное судно 
«Панагия», которое Ушаков отправил к русскому посланнику Томаре известить о 
выходе Севастопольского флота.

Всей эскадре сниматься с якоря Ушаков назначил 13 августа в полдень.

С самого раннего утра между Графской пристанью и судами в бухте забегали шлюпки.
 Они перевозили с берега последние вещи, что не успели или забыли захватить 
вчера.

На пристани толпился народ. Все эти десять дней Севастополь жил только одним — 
уходом эскадры в Константинополь.

Тут стояли, переговариваясь между собою, жены и подружки моряков. Они 
выискивали на рейде «свой» корабль или фрегат и не спускали с него глаз, тщетно 
стараясь разглядеть милого. Смотрели, хотя ничего не понимали, как с 
флагманского «Св. Павла» что-то сигналили арьергардному «Захарию и Елисавете». 
Следили за всеми, кто приходил оттуда или отправлялся на эскадру:

— Смотрите, смотрите, что-то несут!

— Сукно и веревки.

— Это на «Николай» — вишь, к его шлюпке пошли.

— Гляньте, бабоньки, чей-то повар кур тащит.

— Адмиральский.

— Нет, не адмиральский. У Ушакова — старик Парфен. Такой с шишкой на носу, а 
это молодой, пригоженький.

— Это Сережа, контр-адмирала Овцына.

Они ловили каждую вновь подходившую шлюпку.

— Дяденька, вы с «Михаила»? — спрашивала у загребного молодая бабенка.

— С «Михаила», тетенька, — весело улыбаясь, отвечал белозубый, ловкий загребной.


— Будьте такие добренькие, передайте это Селезневу Васе, — совала бабенка ему 
какой-то сверток.

— Да у нас на «Михаиле» четыреста душ. Может, и Селезневых пяток наберется, как 
же я его сыщу?

— Матрос первой статьи, Вася Селезнев, — уже дрогнувшим от страха голосом, что 
загребной не возьмет сверток, повторила она.

— Какой это Селезнев, не брамсельный ли? — окликнул один из гребцов.

— Ага, брамсельный, брамсельный!.. — обрадовалась бабенка.

— Теперь знаю, — смилостивился загребной. — Давай сюда. Коля, положь под банку! 
А у Селезнева губа не дура! — подмигнул он товарищам, передавая сверток. — 
Бабенка толстенькая, как томбуй[73 - Томбуй — поплавок.].

Мальчишек было полно всюду — на пристани и в голубой воде. Они купались, 
стараясь догнать «шестерку», голые сидели на камнях, цеплялись за борта 
стоявших шлюпок, сновали в толпе. И без конца о чем-то спорили.

Как заправские морские волки, они оценивали суда, безошибочно называя их имена, 
снасти, паруса:

— Глянь, на «Богоявлении»-то поставили новую крюйс-стеньгу!

— Тю! Когда увидел! Ее весной еще ставили, спроси у Лени!

— А на «Павле» какие пушки?

— Где?