— А его — Скворцов. Не зря говорится: по шерсти и кличка. Назван — Дубасов, 
стало быть — дубина. А то — Скворцов.

Прошка угрюмо сопел.

— А вот это знаешь кто? — указал Суворов на Ушакова. — Его превосходительство 
вице-адмирал Федор Федорович Ушаков. Сам Ушак-паша. Он, брат, на море хорошо 
турка бьет!

— А мы их разве плохо бивали?

— Так это — на суше, а то — на море. На море труднее.

— На море легше…

— Это почему?

— Пробил евонную посудину, они все и пойдут на дно…

— Ну, ступай к Федору, помоги ему! Только в графины не больно заглядывай!

— Скажете! — уже веселее ответил Прошка и быстро исчез.

Во время обеда они говорили о войне с турками. Александр Васильевич охотно 
рассказывал о Кинбурне, Рымнике, о штурме Измаила, в котором участвовала и 
лиманская флотилия. Просил Федора Федоровича побольше рассказать о своих 
морских викториях.

Но Ушаков не умел говорить пространно. Все победы в его рассказе уложились в 
полчаса.

— Я вижу, дорогой Федор Федорович, у нас много общего в тактике, — сказал 
Суворов. — Вы ведь тоже исповедуете: «глазомер, быстрота, натиск»?

— Глазомер и натиск у меня, может, и есть, а вот быстротой похвастать не могу: 
турецкие корабли, к сожалению, лучшие ходоки, чем мои.

— Но вы ведь не раз нападали на них как снег на голову?

— Бывало, — улыбнулся Ушаков.

— Внезапность — та же быстрота. Главное — напугать врага: напуган — наполовину 
побежден. А вас и меня турки боятся. Одного нашего имени. Недаром прозвали 
по-своему: вас — Ушак-паша, меня — Топал-паша[70 - Топал — хромой (турецк.).].

Не забыл Суворов и чуму в Херсоне.

— Победить чуму — это, помилуй бог, стоит Измаила! — восторгался он.

— Вы меня захвалите, Александр Васильевич! — смутился Ушаков.

Вспомнили о графах Мордвинове и Войновиче. Суворов презрительно отозвался о них 
обоих:

— Немогузнайки. Паркетные шаркуны!

Помянули и покойного князя Потемкина.

Ушаков, зная, что Потемкин относился к Суворову несколько иначе, чем к нему, не 
особенно распространялся о своем благодетеле.

— А ведь и я — моряк, — сказал вдруг Суворов. — Я имею морской чин!

— Какой? — заинтересовался Ушаков.

— Помилуй бог, я — мичман. Экзамен даже выдержал!

— Ешьте лучше, чем всякую-то юрунду сказывать! — буркнул Прошка, который 
помогал Федору подавать на стол. Прошка был недоволен, что барин так унижает 
себя: Ушаков — адмирал, а Суворов — только мичман.

После обеда Суворов лег на часок отдохнуть.

Проснувшись, начал собираться в путь: он хотел выехать из Николаева вечером, по 
холодку.

— Ну, до свиданья, дорогой Федор Федорович! — обнял он на прощанье Ушакова. — 
Прошка, дай-ка рубль!