Если Онфим читал по простой, затертой от употребления учебной псалтири, то к 
услугам Александра были прекрасные рукописи с хитроумными заставками, рисунками,
 писанными киноварью и золотом, небесно-голубой бирюзовой краской.

Главной книгой была, конечно, Библия. Александр знал ее хорошо, а много позже 
свободно пересказывал и Цитировал. Поразительна была и летопись — история «в 
лицах», украшенная такими картинками, что разбегались глаза, на них глядя.

Знакомили княжича и со всемирной историей по переводам византийских хроник. 
Читал он и знаменитую «Александрию» — роман III века о подвигах Александра 
Македонского. На Руси в его время обреталось около 85 тысяч одних только 
церковных книг. Читали ему и книги духовные, и местный «Переяславский 
летописец». История изначальной Руси и повествование о твердом и победном 
правлении суздальских князей западали в душу: ведь и по всему краю — ив 
Переяславле, и в Суздале, и во Владимире — высились архитектурные памятники 
дедова величия, воспетые летописцами.

Княжич изучал прошлое всех земель Руси, чтобы здраво судить о месте своей 
отчины в стране, да и о роли Руси в Европии, Азии и Африкии — других 
континентов тогда еще не знали.

Куда легче было понять разнообразие стран света, чем постичь место Земли во 
вселенной.

В книгах об этом писалось разное. По «Книге Эноха» над землей семь небес, на 
которых сосредоточены и стихии, и планеты, и силы тьмы, и ангелы, и на седьмом 
небе, совсем далеко — бог. А Косьма Индикоплов, другой ученый авторитет, учил, 
что земля плоская, а края ее в виде гор уходят в двойное небо.

Сложны были науки. И меры, и цифры. Цифра — та же буква, но с титлом-знаком, 
стоящим над ней. Совсем непросто было с дробями, которые выражались словесно: 
«пол-трети» — 1/6, «пол-полтрети» — 1/12, «пол-втора» — 17г (отсюда позднее — 
полтора). Мерили на сажени, локти, пяди... Сажень существовала мерная — между 
большими пальцами раскинутых рук, а была и косая — от земли до конца поднятой 
вверх руки. Человек был мерой всех вещей. Люди были разные, и меры тоже. Города 
и князья устанавливали средние меры, но и городов и княжений было немало. Их 
локти, пяди и версты не совпадали, их деньги — серебряные гривны имели разный 
вес *. Постигал Александр и право — «Русскую Правду», когда присутствовал на 
боярском совете и в княжеском суде.

Ярослав сумел собрать при своем дворе незаурядных писателей; созданное ими 
позволяет судить о духовной среде, окружавшей юного князя.

Здесь творил Даниил Заточник — автор «Моления» — сборника горьких и едких 
афоризмов, посвященного Ярославу Всеволодовичу. Заточник — символический образ 
тревожного и скорбного времени, мизантроп, стоящий на распутье «аки древо при 
пути» — «мнози бо посекают его и на огонь мечют». Неудачник, опустившийся 
дворянин, он изверился в людях — «не ими другу веры, не надейся на брата». Рн 
напоминает о прежней службе и просит князя не забыть: «Егда веселишися многими 
яствами, а мене помяни, сух хлеб ядуща; или пьеши сладко питие, а мене помяни 
теплу воду пиюща от места незавет-рена; егда лежиши на мягких постелех под 
собольими одеяла, а мене помяни под единым платом лежаща и зимою умирающа».

Боярство богатеет, теснит и князя; «Конь тучен, яко враг храпит на господина 
своего; тако боярин богат и силен умышляет на князя зло». Лучше бы мне, 
обращался Даниил к князю, «нога своя видети в лапте в дому твоем, нежеле в 
сафьяновом сапоге в боярстем дворе». Безысходное противоречие между убожеством 
и богатством вдруг устрашающе обнажилось перед ним, и он взывает к князю: «Кому 
Переяславль, а мне Гореславль», «кому Боголюбово, а мне горе лютое», «кому 
Белоозеро, а мне черней смолы...» Ему везде плохо. Такие мысли тревожили 
сознание Александра, настораживали юного князя.

Образованные деятели церковного просвещения на Руси йидели смысл бытия в 
телесной и духовной чистоте, которые достигались дисциплиной жизни и молитвы. 
Ярослав же Всеволодович и его окружение смотрели на мир свободнее, шире. 
Чистота — это хорошо для «простцев», для люда, а не для князей. Князь-книжник 
это нечто другое; это не тот, кто переписывает книги и ропит их, а тот, кто 
вникает в сокровища книжной премудрости, ищет в них ответ на вопросы 
христианской мысли, жизненной сложности своего чувства.

Александр рос в среде, где не поощрялось всевластие Церкви. «Не зри внешняя моя,
 но возри внутренняя моя», — писал Заточник. «Род» и «естество» человека сложны,
 он не имеет врожденных свойств: «да не глаголем», — писалось в учительной 
литературе, — что этот «естеством благ», а тот «естеством зол». И «благий» 
бывает зол, и злой может «быти благ». Полных праведников не бывает: «Несть 
праведна, иже не имать ничтоже согрешения, и несть грешна, иже не имать ничто 
же блага». В душе человека три силы — разум, чувства, воля, в ней борется 
«правда» с «неправдой», и не все ведающие истину ее творят.