нескольких казачьих полков. Особенно сильные укрепления были возведены при 
Роченсальме (в противовес шведскому опорному пункту Свеаборгу). Суворов с 
удовольствием взирал на Роченсальм, но в памяти его, надо думать, не раз 
возникал Измаил, в сравнении с которым Роченсальм казался игрушкой.

– Знатная крепость, – говорил Суворов иронически, – помилуй бог, хороша: рвы 
глубоки, валы высоки – лягушке не перепрыгнуть, с одним взводом штурмом не 
взять.

Условия, в которых приходилось работать Суворову, были не легкие. Не было 
строительных материалов; он принужден был сам организовать выжиг извести, 
производство кирпича, даже постройку грузовых судов. Положиться было не на 
кого: всюду царили расхлябанность и безответственность. Как– то, заметив 
неисправность в порученном им деле, он стал выговаривать полковнику; тот свалил 
на своего помощника. «Оба вы не виноваты!» с гневом и горечью воскликнул 
Суворов и, схватив прут, стал хлестать себя по сапогам, приговаривая: «Не 
ленитесь! Если бы сами ходили по работам, все было бы исправно».

Но самому всюду поспеть было физически невозможно. Вдобавок посыпались 
неприятности другого рода. Санитарное состояние войск к моменту приезда 
Суворова было очень скверное. В сущности, оно было таким во всей армии; один 
очевидец писал, что на русский госпиталь можно было смотреть почти как на 
могилу: врачей было мало, почти все они были врачами только по названию и в 
довершение получали грошовую плату. В Финляндии дело обстояло особенно скверно, 
смертность была очень велика. Вместо того чтобы реорганизовать лечебную часть, 
Суворов повел дело с обычной экстравагантностью – он совсем закрыл госпитали, 
заменив их полковыми лазаретами и лечением по правилам домашней гигиены. Ему 
удалось добиться снижения смертности и заболеваемости, но эта мера дала повод 
его петербургским недругам осыпать его градом упреков. Возобновились обвинения 
в том, что он изнуряет людей. Упрекавшие не учитывали, что благодаря разумной 
организации работы и удовлетворительному питанию даже интенсивный труд не 
приносил вреда людям. Впрочем, Суворову охотно вменяли в вину все вообще 
недостатки тогдашнего военного устройства.

Болезненная впечатлительность Суворова не позволяла ему хладнокровно парировать 
эти упреки. Скоро он потерял душевное равновесие, посылал то угрожающие, то 
полные самооправданий письма, одному генералу даже пригрозил дуэлью.




* * *



Репнин разбил при Мачине турок; в декабре 1791 года был заключен, наконец, мир. 
Россия получила Очаков, вернув Турции все прочие завоевания; это было далеко от 
грандиозных замыслов авторов «греческого проекта», но еще в большей мере 
просчиталась Турция. Суворов с досадой следил за успехами Репнина. «Отвес 
списочного старшинства, – с тоскою писал он, – быть мне под его игом, быть 
кошкою каштанной обезьяны или совою в клетке; не лучше ли полное ничтожество?»

Репнин в самом деле плохо относился к Суворову. Но не его одного подозревал 
полководец. Иногда ему казалось, что его держат в Финляндии по проискам не то 
Салтыкова, не то Эльмпта, оскорбленного отказом в сватовстве к Наташе Суворовой,
 не то Кречетникова. «Кто же меня двуличит?» спрашивал полководец.

Чем больше раздражался Суворов, тем больше плодил он врагов. Когда началась 
война с Польшей (1792), он прямо обратился к Екатерине с требованием послать 
его туда; императрица холодно ответила, что «польские дела не требуют графа 
Суворова». Суворов стал поговаривать о намерении выйти в отставку либо 
отправиться волонтером в армию, сражавшуюся против якобинцев. Слухи об этом 
проникли в сановные сферы и дали лишний козырь в руки его врагов.

Затем он как будто успокоился. Окончилась польская война, его «бездействие» 
перестало казаться ему столь тягостным. Он усиленно занимался фортификацией[78 
- Уже в сентябре 1791 г было закончено строительство укреплений в Роченсальме. 
В декабре того же года Суворов писал Турчанинову о результатах своей 
деятельности в Финляндии: «Даст бог, в будущее лето граница обеспечится на 100 
лет».] и незнакомым ему дотоле морским делом. Под его начальством состояла 
гребная флотилия из 125 судов с 850 орудиями. Суворов ведал морскими учениями и,
 чтобы изучить морское дело брал специальные уроки. Подучившись, он отправился 
на экзамен и блестяще сдал его, получив чин мичмана (в значительной мере это 
была, конечно, демонстрация для Петербурга).

Стремление добиться боевого назначения сменилось у него желанием перемещения – 
«в Камчатку, Мекку, Мадагаскар и Японь», более всего просился он в Херсон. 
Обстоятельства наконец-то помогли ему; отношения с Турцией снова обострились, и 
под влиянием этого в ноябре 1792 года последовал рескрипт: Суворов назначался 
командующим сухопутными силами Екатеринославщины, Крыма и вновь присоединенного