местности (лес, горы).] ведшее через густой лес. Ее заметили турецкие аванпосты,
 и при выходе из леса она подверглась стремительному натиску ударных турецких 
частей. Неожиданность атаки, численное превосходство неприятеля, неудобство 
расположения привели к тому, что конница, смешавшись, стала отступать, и даже 
личное присутствие Суворова не могло приостановить его.

Высланные на помощь три эскадрона были смяты беглецами, по пятам которых 
гнались полчища турок. Положение становилось, опасным. Но выведенные вперед два 
пехотных полка, построенные перед лесом в четыре сомкнутых каре, отбили огнем 
появившуюся из леса турецкую кавалерию и принудили ее отступить.

Приведя в порядок расстроенные части и подкрепив их своей пехотой. Суворов 
немедленно двинулся вслед за отступавшими турками. Продвижение совершалось в 
неимоверно тяжелой обстановке. Узкая лесная дорога была завалена трупами людей 
и лошадей. Было невыносимо жарко. Солдаты и лошади давно не получали ни пищи, 
ни воды. То и дело приходилось отражать вылазки засевших в кустах турок. 
Несколько солдат умерло в пути от полного изнеможения.

Наконец девятиверстное дефиле кончилось, и войска вышли из леса. Развернувшись 
в лощине, Суворов отбил многократные атаки гораздо более многочисленных турок и,
 выставив подвезенные пушки, повел интенсивный обстрел неприятельского лагеря. 
После трехчасовой артиллерийской подготовки он, не дожидаясь, пока подтянутся 
войска Каменского, бросил в наступление все наличные силы. Атаку начала конница,
 за ней устремилась пехота. Турки не приняли удара и обратились в бегство, 
оставив победителям 29 медных орудий и 107 знамен.

Вряд ли может вызвать удивление, что после этого эпизода отношения Суворова с 
Каменским приняли характер явной неприязни.

На следующий день после Козлуджийской битвы Каменский послал о ней донесение 
Румянцеву. В его изложении получалось, что именно он является главным героем 
дня. Это окончательно обострило отношения между ним и Суворовым. Мучимый не 
прекращавшейся лихорадкой, с трудом державшийся на ногах во время приступов, 
Суворов по прошествии нескольких дней сдал командование.

Повидимому, Суворов хотел использовать победу, превратить тактический успех в 
стратегический, но Каменский воспротивился.

Кампания между тем заканчивалась. Потрясенная поражением у Козлуджи, 
исчерпавшая свои финансовые ресурсы, Турция заключила мир на выгодных для 
России условиях. Согласно подписанному в Кучук-Кайнарджи мирному договору (в 
июле 1774 года) Россия приобрела Керчь, Кинбурн, Азов, пространство между Бугом 
и Днестром, долины рек Кубани и Терека, право свободного плавания по Черному 
морю и получила четыре с половиной миллиона рублей контрибуции. Турецкое 
правительство вынуждено было признать независимость Крыма (дотоле находившегося 
под протекторатом Турции).




VI. В Приволжье и на Кубани


Через несколько дней после заключения мира Суворов получил приказ спешно 
выехать в Россию. На этот раз он понадобился не против внешнего врага, а против 
другого, более страшного для дворянства и Екатерины. Его звали на борьбу с 
человекем, которого императрица с напускной небрежностью называла в письме к 
Вольтеру «маркизом Пугачевым», но который на самом деле заставлял ее трепетать 
от ужаса. Один момент она делала вид, будто хочет сама ехать на Волгу, чтобы 
лично руководить борьбой против народных масс, объединившихся вокруг Пугачева. 
Канцлер Никита Панин отговорил ее и убедил послать его брата Петра Панина, 
который из-за размолвок с Румянцевым и Орловым жил в своей деревне, втайне 
мечтая, что его снова призовут. Он с радостью встретил новое назначение, но 
потребовал себе помощника, указав в качестве такового на Суворова.

Этот выбор определялся боевой репутацией, которую успел уже приобрести Суворов, 
а отчасти тем, что именно на него указывал бывший главнокомандующий 
действовавшими против Пугачева силами Бибиков. Еще в марте Бибиков настаивал на 
откомандировании к нему Суворова, но Румянцев возражал, аргументируя тем, что 
это создало бы в народе и за границей впечатление опасности пугачевского 
движения (которое правительство упорно пыталось представить в виде 
малосерьезной смуты). Доводы Румянцева показались уважительными. Но когда со 
смертью Бибикова новый командую– щий возобновил просьбы о посылке Суворова, 
положение было несколько иным: война кончилась, Суворов был не у дел, главное 
же – императрица была до того напугана разраставшимся восстанием, что готова 
была послать туда всех генералов, лишь бы покончить, наконец, с Пугачевым. В 
августе 1774 года Екатерина писала Панину: «Что же касается до генерал-поручика 
Суворова, то непременно моя воля есть, чтоб до утушения бунта под вашим 
начальством свое пребывание имел».