В тот день, когда прибыло известие о переходе Пугачева на правый берег Волги и 
о движении его на Москву, к Суворову поскакал курьер с эстафетой. Получив 
приказ, Суворов тотчас выехал в Москву, повидался там с женою и отцом и 
немедленно, без багажа, поскакал к Панину.

В распоряжение Панина были переданы значительные по тому времени силы – около 
20 тысяч человек, в том числе Казанский и Пензенский дворянские корпуса.[37 - 
Дворянский корпус – военноучебнре заведение для детей; дворян, подготовлявшее 
офицеров.] Помимо перечисленных сил, в районе восстания – у Оренбурга, Пензы, 
Казани – были сформированы многочисленные вооруженные отряды.

В то время как правительство мобилизовало целую армию, ресурсы Пугачева начали 
таять. Из состава его армии вышли башкиры, не пожелавшие идти в Поволжье. 
Лишился он также уральских рабочих, поставлявших ему кадры преданных бойцов и 
пушки, пока он сражался в Приуралье. Вновь присоединившиеся к нему калмыки не 
представляли собою серьезной военной силы. Вдобавок армия Пугачева была плохо 
вооружена.

В конце августа правительственные войска под начальством Михельсона нанесли 
повстанцам страшное поражение у Сальникова завода. Пугачев потерял здесь 24 
орудия, 6 тысяч пленными и 2 тысячи убитыми, в числе их своего верного 
сподвижника Овсянникова. Это было в тот самый день, когда Суворов представлялся 
Панину.

Получив от Панина неограниченные полномочия, Суворов в сопровождении конвоя из 
50 человек отправился через Пензу к Саратову.

Там он узнал о поражении Пугачева у Сальникова завода и о том, что Михельсон 
неутомимо продолжает преследование. Сформировав в Царицыне в один день отряд из 
нескольких сотен кавалеристов и трехсот пехотинцев, посаженных на коней, 
Суворов двинулся в степь на поиски разбитого вождя крестьянской войны. 
Схваченный Михельсоном, один из сподвижников Пугачева, яицкий казак Тарпов, 
показал, что Пугачев с несколькими десятками человек переплыл Волгу и, 
«отскакав па несколько верст с своими сообщниками… посоветовав, положили бежать 
степью безводным местом 70 верст к каким-то камышам», где надеялись найти воду 
и отсидеться, добывая пропитание охотою на диких зверей.

Легкий отряд Суворова устремился в степи.

Хлеба в отряде было мало, взамен его употребляли ломти засушенного на огне мяса.
 Днем шли по солнцу, ночью по звездам; двигались во всякую погоду, теряя 
отставших, бросая на дороге загнанных коней. Вскоре напали на след Пугачева; 
крестьяне рассказывали, что накануне Пугачев был здесь, но приверженцы его 
взбунтовались, связали его и повезли в Яицк.

Доведя быстроту марша до предела, Суворов направился к Яицку. В пути, однако, 
произошла непредвиденная задержка: ночью наткнулись на степных кочевников, 
которые открыли стрельбу, убив при этом давнишнего суворовского адъютанта 
Максимовича, ехавшего рядом со своим начальником. Рассеяв нападавших, Суворов 
отобрал несколько наиболее «доброконных» кавалеристов и поскакал с ними вперед.

Оказалось, однако, что Пугачев был уже выдан яицкому коменданту Симонову.

Через два дня, забрав пленника, отряд выступил из Яицка.

Суворов относился к Пугачеву, как к военнопленному; он расспрашивал его об его 
действиях и планах, интересовался организацией его войск.

Хотя наибольшую энергию в борьбе с восстанием проявил Михельсон, но Панин 
предпочел выставить в качестве виновника успеха Суворова, то есть избранного им,
 Паниным, кандидата. «Неутомимость отряда Суворова выше сил человеческих, – 
патетически доносил он Екатерине.,– По степи, с худейшей пищею рядовых солдат, 
в погоду ненастнейшую, без дров, без зимнего платья, с командами майорскими, а 
не генеральскими, гонялся до последней крайности».

Насмешница-судьба сыграла шутку с полководцем: никогда, ни до того времени, ни 
после, он не получал такой блестящей аттестации от своего начальника, как за 
доставку поверженного, закованного пленника.

В действительности роль Суворова была более чем скромной. Появившись в момент, 
когда восстание уже шло на убыль, он, самое большое, ускорил на несколько дней 
неизбежную трагическую развязку.

Впрочем, Екатерина отлично понимала это: хотя она и наградила Суворова золотой 
шпагой, усыпанной бриллиантами, – наградила именно за Пугачева, а не за 
турецкую кампанию, но при случае она без обиняков заявила, что «Суворов тут 
участия не имел… и приехал по окончании драки и поимки злодея». В другой раз 
она выразилась еще непочтительнее, сказав, что Пугачев обязан своей поимкой 
Суворову столько же, сколько ее комнатной собачке Томасу.