выразительностью изложены принципы смелой, уверенной тактики замечательного 
полководца.

Очень скоро после неудачного Ландскронского дела Суворов направился к местечку 
Рахову и рассеял скопившийся там отряд конфедератов. Во время этой экспедиции 
случился эпизод, очень характерный для Суворова: его колонна подошла к Рахову 
ночью и рассыпалась по местечку в поисках засевших в избах поляков. Полководец 
остался совершенно один; в этот момент он заметил, что в корчме заперся 
многочисленный отряд. Не колеблясь, он подъехал к двери и предложил полякам 
сдаться; поляки в количестве 50 человек сдались ему.

Вернувшись в свой «капиталь»,[23 - От французского: lacapitale – столица.] как 
прозвал Суворов город Люблин, он получил от Веймарна приказ снова идти к 
Кракову, где теперь расположились главные силы конфедератов. Имея под 
начальством свыше полутора тысяч человек, он с обычной быстротой совершил марш 
и застал Дюмурье врасплох. Однако реализовать выгоды внезапности ему помешала 
новая, хотя и столь же незначительная неудача. Вблизи Кракова, около деревни 
Тынец, находился сильно укрепленный редут, занятый отрядом конфедерата 
Валевского. Суворов решил взять редут с налета. Это было выполнено, но пехота 
конфедератов отбила редут и после упорной борьбы удержала его за собой. Потеряв 
около двухсот человек и несколько часов драгоценного времени, Суворов прекратил 
штурм и двинулся к соседней деревне Ландскроне, уже являвшейся незадолго перед 
этим ареной военных столкновений. Тут произошел известный бой, остающийся 
классическим примером смелости и мастерства в учете психологии противника.

В распоряжении Суворова было в это время уже три с половиной тысячи человек; 
поляков было приблизительно столько же. Дюмурье занимал чрезвычайно сильную 
позицию. Левый фланг его упирался в Ландскронский замок; центр и правый фланг, 
недоступные по крутизне склонов, были прикрыты рощами. У него имелось 50 пушек. 
«Ланцкорон столько нарыт, что мы о его штурме и не думали», доносил Суворов 
Веймарну. Иными словами, Суворов понимал, что планомерный штурм столь сильной 
позиции должен повлечь большие потери. Чтобы избежать их, он решается на очень 
рискованный шаг, целиком основанный на его глубоком и тонком понимании военной 
психологии. Суворов, не дожидаясь, пока подтянется весь его отряд, двинул 150 
конных карабинеров и две сотни чугуевских казаков на фланг неприятельского 
расположения.

Уверенный в неприступности своей позиции, Дюмурье приказал подпустить поближе 
«шедшую на верную гибель» конницу и открыть огонь, только когда она взберется 
на вершину гребня. Но Суворов лучше знал впечатлительность польских войск, не 
прошедших регулярного воинского обучения. Едва казаки, поднявшись на высоты, 
построились в лаву[24 - Лава – вид рассыпного строя у казаков: построение в 
одну шеренгу с интервалом в четыре шага, иногда же сомкнутый строй.] и ударили 
в пики, польская пехота смешалась и бросилась в бегство. Пытавшийся остановить 
беглецов видный конфедерат Сапега был убит обезумевшими от страха людьми. Все 
усилия Дюмурье восстановить порядок были тщетны. Бой был окончен за полчаса. 
Поляки потеряли 500 человек, остальные рассеялись по окрестностям; только 
французский эскадрон и отряд Валевского, считавшийся одним из лучших в войске 
конфедератов, отступили в порядке. Что касается русских, то у них насчитывалось 
только 10 раненых (убитых не было вовсе).

После этой битвы отношения Дюмурье с конфедератами и без того не отличавшиеся 
сердечностью, вконец испортились, и он через несколько недель уехал во Францию. 
«Мурье, управясь делом и не дождавшись еще карьерной атаки, откланялся 
по-французскому и сделал антрешат в Белу, откуда за границу», не без ехидства 
донес об этом Суворов.

Впоследствии в своих мемуарах Дюмурье пространно критиковал приказ Суворова 
атаковать конницей сильную позицию. Он считал подобные действия противоречащими 
всем тактическим правилам и объяснял успех Суворова игрой случая. 
Посредственность пыталась критиковать гения! Дюмурье невдомек было, что Суворов 
проявил в этом бою высокое искусство. Он точно оценил обстоятельства, понял 
нравственную слабость противника, интуитивно нашел верное средство» для его 
поражения. Свой рискованный план он построил на впечатлительности поляков, на 
внезапности удара и на стремительности его. В данном случае это было гораздо 
эффективнее, чем методический нажим на польские позиции. Это было действительно 
очень простое решение вопроса, но то была простота гения.

С поражением Дюмурье самым видным предводителем конфедератов остался Казимир 
Пулавский. Суворов погнался за ним, настиг его, разбил и попытался уничтожить 
его отряд. Однако Пулавский остроумным маневром сумел оторваться от русских 
войск, увлеченных преследованием его арьергарда, и благополучно увел от погони 
свои главные силы.

Узнав о военной хитрости Пулавского, Суворов, всегда умевший отдать должное 
искусству и друга и врага, пришел в восторг. Он отослал Пулавскому свою любимую 
фарфоровую табакерку – в знак уважения к отваге и находчивости противника.

Этим окончилась предпринятая Суворовым операция. Она была построена на тех же 
твердо усвоенных им принципах: неустанная стремительность, неодолимый натиск. В