также в обычае у Суворова. Вдобавок иногда эти стихи были пропитаны тонким ядом.
 Достаточно напомнить стишок «Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу», приведший 
Потемкина в ярость.

Свойственный Суворову язвительный стиль нашел себе яркое отражение в его 
эпиграммах. Известна его эпиграмма на Потемкина, высмеивающая завоевательную 
политику князя Таврического, напыщенность и его презрение к людям:

		Одной рукой он в шахматы играет,
		Другой рукою он народы покоряет.
		Одной ногой разит он друга и врага,
		Другою топчет он вселенны берега.

Эта эпиграмма является кстати пародией на державинские «Хоры», сочиненные по 
случаю потемкинского праздника в 1791 году.

Конфликт с тем же Потемкиным побудил попавшего в незаслуженную опалу Суворова 
написать такие строки:

		Стремись, моя душа, в восторге к небесам
		Или препобеждай от козней стыд и срам.

Склонность Суворова к поэзии неоднократно использовалась окружающими. Его 
управляющий, плут Терентий Черкасов, отправлял ему доклады, составленные в 
стихах. Звание поэта само по себе обеспечивало симпатии Суворова. Летописец 
фельдмаршала Фукс рассказывает, что на одном обеде молодой офицер, желая 
очутиться поближе к Суворову, сел не по чину. Такое нарушение «табели о рангах» 
весьма не понравилось фельдмаршалу, и он гневно обрушился на офицера, упрекая 
его в зазнайстве, в непочтении к старшим и т. д. Желая выручить провинившегося, 
кто-то заявил Суворову, что это – поэт, желавший поближе видеть командующего, 
чтобы воспеть его. Услышав, что перед ним поэт, Суворов сразу смягчился и 
обласкал офицера, заявив, что к поэтам надо быть снисходительным.

На фоне спесивых екатерининских и павловских вельмож, не удостоивавших поэзию 
серьезным вниманием, Суворов являлся редким и отрадным исключением. Будучи 
глубоко образованным человеком, он с уважением относился ко всякому знанию, а 
поэзия была излюбленным занятием на протяжении всей его семидесятилетней жизни.

Богатый материал для характеристики человека представляют его письма. 
Корреспонденция Суворова особенно интересна. Слог его был простой, лаконичный, 
отрывистый, какой-то мятущийся – верное отражение его натуры. «Мой стиль не 
фигуральный, а натуральный, при твердости моего духа», писал он секретарю 
Потемкина Попову. Непривычному читателю трудно разобраться в этих недоконченных 
фразах, неожиданных скачках мысли, резких переходах к совершенно другой теме. 
Когда состояние его духа было спокойно, он писал ровнее и систематичнее; в часы 
волнения бумага выдавала его настроение. Вдобавок он пользовался совершенно 
оригинальной пунктуацией: знаки препинания расставлялись им произвольно, часто 
в середине фразы неожиданно оказывался вопросительный или восклицательный знак, 
еще более затруднявший понимание письма.

Необходимо, впрочем, отметить, что эта черта Суворова, подобно многим другим, 
не вызывала в его современниках такого удивления, какое она может вызвать в 
наши дни. Отрывистый, беспорядочный стиль был свойствен тогда многим. Петр I 
тоже писал в трех строках сразу о трех предметах. Канцлер Безбородко, один из 
лучших стилистов своего времени, писал об одном современнике так: «Он, не 
потерял времени, учившися читать книги, писать по-русски, и видев Двор и город, 
а от сего в его обхождении великая видна перемена» и т. д.

Более специфической следует признать другую особенность писем Суворова: 
склонность к иносказательному выражению своей мысли. В 1792 году Безбородко, в 
связи с предполагавшимся назначением полководца на турецкую границу, высказывал 
опасение, что он будет вместо точного изложения писать загадками. Когда в 
апреле 1795 года Пруссия заключила перемирие с Францией, что должно было 
отразиться на судьбе Польши, Суворов, проживавший тогда в Варшаве, высказал 
свое отношение к этому факту в следующих иносказательных выражениях: «Так как 
крысы, мыши, кошки находятся безпре– станно в движении в сем доме, и ни на 
минуту не дают мне покою, посему я намереваюсь как, наискорее, переменить квар. 
тиру».

Или вот еще пример: известная фраза Суворова: «Кесарь, Аннибал, Бонапарт, 
домашний лечебник, пригожая повариха», сказанная им в ответ на вопрос графа 
Растопчина, желавшего знать мнение Суворова о лучших военных сочинениях и 
наиболее выдающихся полководцах, – толкуется комментаторами следующим образом: 
надо изучать подлинно великих полководцев; как лечебник бесполезен, если не 
угадаешь болезнь, так и теоретические трактаты не принесут пользы; модный роман 
(«Пригожая повариха» – название модного в то время романа М. Д. Чулкова. – К. О.
) одинаково полезен с чтением современных мудрствований о военном искусстве.

Была, впрочем, веская причина, по которой его письма оказывались не всегда 
доступны пониманию, – опасение перлюстрации. Суворов почти всегда отправлял