письма через курьеров и приказывал вручать их лично, но все эти 
предосторожности не давали гарантии. В царствование Екатерины перлюстрация 
достигла колоссальных размеров: правительство рассматривало ее как надежнейший 
источник информации. О взятии Хотина императрица узнала из частного письма 28 
сентября 1788 года, а официальное донесение Румянцева пришло только 7 октября. 
Именно из опасений перлюстрации письма Суворова сплошь и рядом зашифрованы, 
полны намеков и условных обозначений. Сама Екатерина в переписке с Гриммом 
прибегала к тому же приему.

Язык суворовских писем – своеобразный и чеканный – дышит свежестью образов, 
слов и оборотов. Предельно динамичный, сжатый до лаконичности, расцвеченный 
иносказательными намеками, острыми афоризмами и яркими метафорами, он был не 
только очень своеобразен, но и крайне выразителен, ь нем отражалась живая мысль 
Суворова, его неуемная энергия, его стремительность и «быстроправие». Даже 
официальные донесения писаны ярким, образным слогом. Вот, например, отрывок из 
реляции Потемкину о штурме Измаила: «Небо облечено было облаками, и расстланный 
туман скрывал от неприятеля начальное наше движение». Или вот рапорт Румянцеву 
о штурме Праги: «От свиста ядр, от треска бомб стон и вопль раздался по всем 
местам в пространстве города. Ударили в набат повсеместно. Унылый звук сей, 
сливаясь с плачевным рыданием, наполнял воздух томным стоном». Как правило, 
однако, донесения Суворова были очень лаконичны. В 1794 году президент Военной 
Коллегии Н. Салтыков писал о действиях Суворова в Польше: «Весьма гремит оный, 
но его донесения, по его обыкновению, весьма коротки, и больше знаем по словам 
Горчакова, в чем та победа состоит».

С каждым корреспондентом он умел поддерживать переписку в том стиле, какой был 
тому свойствен. Небезынтересно привести, например, обмен посланиями между ним и 
принцем де Линем, последовавший после рымникского сражения.

Де Линь прислал ему письмо, начинавшееся следующим образом: «Любезный брат 
Александр Филиппович, зять Карла XII, племянник Баярда, потомок де Блуаза и 
Монлюка».[154 - Филипп (382–336 до нашей эры) – македонский царь. Александр 
Македонский, его сын, – знаменитый полководец древности (356–323 до нашей эры). 
Баярд (Баяр) (1476–1524) – французский военачальник XVI века, воплощение 
рыцарских идеалов. Монлюк (1502–1577) – французский маршал, оставивший 
интересные мемуары («Commentaires»).]

Суворов ответил: «Дядюшка потомок Юлия Цезаря, внук Александра Македонского, 
правнук Иисуса Навина!» и т. д.

Суворов писал четкими, тонкими, очень мелкими буквами, «Он писал мелко, но дела 
его были крупные», выразился однажды Растопчин. Это был энергичный почерк, 
обнаруживающий волевые качества автора. В письмах и бумагах его никогда не было 
помарок и поправок; так писал он свои приказы. Если он бывал доволен адресатом, 
то часто заканчивал письмо словами: «Хорошо и здравствуй».

Как и Петр I, Суворов страстно боролся с процветавшим в среде господствующих 
классов крепостной России «леноумием».

«Предположенное не окончить – божий гнев!» писал он.

Начальник суворовского штаба Ивашев констатирует: «Суворов был пылкого и 
нетерпеливого характера и требовал мгновенного исполнения приказаний». Впрочем, 
когда обстоятельства того требовали, Суворов, превозмогая свой характер, умел 
ждать. «Чтобы достичь, нужно быть терпеливым, как рогоносец», сказал он однажды 
с горечью.

Ум Суворова не знал отдыха. Страстная любознательность сочеталась в нем с 
огромной жаждой деятельности. Военное дарование – только одна сторона его 
облика, в которой наиболее ярко отразилась его интеллектуальная и волевая мощь. 
Нет сомнения, что он отличился бы и на другом общественном поприще. Энгельгардт,
 например, называл его «тонким политиком» и, конечно, не ошибался в этом.

– Истинно не могу утолить пожара в душе моей! – воскликнул однажды Суворов, и 
эти замечательные слова достойны стать лучшей ему эпитафией.

Облик Суворова останется недорисованным, если еще раз не отметить его 
поразительной храбрости. Десятки раз он находился в смертельной опасности. Со 
своей тонкой шпагой он не мог оказать серьезного сопротивления неприятельским 
солдатам, но робость была неведома ему. Он бросался, вдохновляя бойцов, в самые 
опасные места, где почти невозможно было уцелеть, проявляя какую-то 
безрассудную смелость. Известен рассказ о маршале Тюренне, которого охватывала 
нервная дрожь при свисте пуль и который однажды с презрением обратился к самому 
себе:

– Ты дрожишь, скелет? Ты дрожал бы еще гораздо больше, если бы знал, куда я 
тебя поведу.

Суворов очень высоко ставил Тюренна. Но, в противоположность французскому 
маршалу, русский полководец был мужествен и духом и телом. Ни разу его не