повозиться в саду. Приезжая на родину, непременно иду в поле. 

В семилетнем возрасте отец разрешил мне выйти на полевые работы вместе с 
соседями. Силенок еще не хватало, поэтому определили меня погонышем. С утра до 
вчера верхом на лошади бороновал, пахал да все удивлялся, почему это в поле так 
медленно солнце к закату идет. Уставал несказанно. Поднимался, как и все, перед 
восходом солнца, ложился с наступлением позднего вечера. Чтобы ненароком не 
уснуть и не свалиться с лошади, пел песни. Да и они порой не помогали. Дважды, 
уснув, оказывался под бороной. Хорошо, умные лошади вовремя останавливались. 

Иногда клевавшего носом погоныша пахарь "взбадривал" кнутом. Из глаз сыпались 
на круп лошади обидные слезы. Что и говорить - суровой была учеба. Впрочем, все 
обиды забывались, когда, закончив полевые работы, мы возвращались домой. 
Представлялось, что ты на голову выше своих сверстников, сидевших в это время в 
избах и не испытавших, что такое настоящая крестьянская страда. Казалось, что 
ты уже умудрен каким-то особым житейским опытом и это дает тебе право держаться 
с особым достоинством. 

Мои школьные годы тоже связаны с постоянной крестьянской работой. У нас была, 
как считали мы, ученики, а особенно - наши родители, самая замечательная на 
свете учительница - Зинаида Ивановна. Она говорила, что учеба и труд - это 
неразрывное целое. Так что воспитание наше в школе было основано прежде всего 
на привитии нам уважения к нелегкой работе на матушке-земле, на непременной 
помощи старшим в их заботах, на постоянном уходе за домашними животными. 
Зинаида Ивановна была инициатором соревнования на лучшую постановку дела по 
откорму телят. Каждый из нас любовно ухаживал за молодняком. Это было в чем-то 
схоже с современным семейным подрядом, только среди школьников. Помню, сколько 
гордости испытал, когда мои старания по выхаживанию бычка по кличке Красавец 
высоко оценили учительница и одна из лучших учениц нашего класса, к которой я в 
ту пору питал симпатию. 

Однако многие, в том числе и Зинаида Ивановна, считали, что мое призвание не на 
земле работать, не на ферму идти, а быть поэтом, литератором. Стихи я начал 
писать в третьем классе. Сочинял пьесы. Их ставили в школе. Любил выдать 
рифмованный шарж, пародию. Они тоже звучали на школьных вечерах в исполнении 
моих сверстников. Блокнот и карандаш стали моими постоянными спутниками. Я с 
ними не расставался и ночью. Нередко, проснувшись, доставал их из-под подушки и 
записывал в темноте рифмованные строки, которые зачастую не мог расшифровать 
днем. 

Это увлечение не прошло и в армии. Считаю, что во многом благодаря ему я 
неожиданно вырос в глазах старшины нашей роты. Однажды, получив наряд вне 
очереди уже не помню за какую провинность, я вымыл полы в казарме и подошел к 
товарищам, выпускавшим на злобу дня боевой листок. Они мне показали записку 
старшины со словами: "Изобразить предпоследнего на занятии по строевой 
подготовке". Речь шла обо мне, нескладно действовавшем в тот день на строевом 
плацу. 

Взял я тогда листок бумаги, карандаш, присел на подоконник и с вдохновением 
написал самокритичное стихотворение на заданную тему. На другой день курсанты 
полукольцом окружили старшину роты, читавшего нараспев под их заразительный 
хохот сатирические куплеты, относившиеся к "предпоследнему в строю". Каково же 
было его удивление, когда он узнал, что автор куплетов сам критикуемый. Он 
каким-то особенным взглядом глянул на меня, уважительно протянул руку для 
пожатия. С той поры, кстати, на меня было возложено редактирование боевого 
листка. 

Несколько моих стихотворений позже опубликовала окружная военная газета 
"Красная Армия". В последний предвоенный год пришло приглашение для поездки в 
Киев на семинар молодых армейских литераторов. Разбор нашего творчества вели 
известные украинские прозаики и поэты. Однажды зал содрогнулся от хохота, когда 
мы услышали, как один из нас сравнил свою любимую девушку, ее красоту с дорогим 
его сердцу тульским самоваром (до службы красноармеец жил, оказывается, в Туле).
 Общение с профессиональными писателями обогатило меня. Однако беседы с ними 
еще и убедили во мнении, что литературное творчество - не мой удел. Я в то 
время уже все больше тянулся к технике. В моих тетрадках стихи вытеснялись 
чертежами. 

Впрочем, в школьные годы я любил мастерить с той же упоенностью, как и писать 
стихи. Строил из дерева домики, от которых катились тележки к ветряным 
мельницам. Познавал изменения форм, следил за прикосновением плоскостей, 
улавливал переходы кривизны, соотносил динамику отдельных частей и предугадывал 
кинематику целого. Конечно, ни одного из этих терминов я тогда не знал, но сами 
понятия уже жили во мне интуитивно. Просто удивительно, почему вдруг мне 
прочили в селе будущее литератора, а не технаря. Ведь к "железкам" я тянулся у 
всех на виду. 

Один за другим, словно в калейдоскопе, прокручивались в моей памяти эпизоды из 
довоенной жизни. Они казались мне далекими, даже нереальными: столь сурово 
выглядела военная действительность за окнами вагона. Подходил к концу 1941 год.