ив Людовик XVI; 
он заключен в Тампль, но жив. Не удалось (как надеялись умеренные) устроить его 
побег, не удалось (как втайне желали радикалы) уничтожить его руками 
разгневанного народа при штурме дворца. Его унизили, лишили свободы, имени и 
титула, но пока он дышит, он все еще король по наследственному праву крови, он 
внук Людовика XIV, и хотя теперь его презрительно называют не иначе как Луи 
Капет, он все еще опасен для молодой республики. И вот Конвент, осудив его 15 
января, ставит вопрос о каре, вопрос о жизни или смерти. Тщетно надеялись 
нерешительные, трусливые, осторожные люди и люди, подобные Жозефу Фуше, с 
помощью тайного голосования избежать огласки, публичного выяснения своих 
позиций. Робеспьер безжалостно настаивает, чтобы каждый представитель 
французской нации высказался перед Собранием за или против, за жизнь или смерть,
 чтобы народ и потомство знали, куда причислить каждого: к правым или левым, к 
приливу или к отливу революции.
 Позиция Фуше уже 15 января вполне ясна. Принадлежность к жирондистам, 
стремления его чрезвычайно умеренных избирателей обязывают его требовать 
помилования короля. Он расспрашивает друзей, прежде всего Кондорсе, и видит, 
что они единодушно склоняются к тому, чтобы избежать этого непоправимого 
решения – смертной казни. И так как большинство принципиально против смертного 
приговора, Фуше, разумеется, становится на их сторону: еще накануне вечером, 15 
января, он читает одному из своих друзей текст речи с обоснованием просьбы о 
помиловании, которую он собирается произнести в Конвенте. Раз уж сидишь на 
скамье умеренных, то это обязывает к умеренности, и так как большинство 
восстает против всяческого радикализма, то его отвергает и Жозеф Фуше, не 
обремененный никакими убеждениями.
 Но между вечером 15 января и утром 16 была еще ночь – беспокойная и тревожная. 
Радикалы не бездействовали, они привели в движение могучий механизм народного 
возмущения, которым они так превосходно умели управлять. В предместьях 
раздается грохот сигнальной пушки, секции барабанным боем собирают народ – 
нестройные батальоны мятежников, всегда вызываемые остающимися в тени 
террористами, чтобы понудить принять то или иное политическое решение; пивовар 
Сантер мановением руки за несколько часов приводит их в движение. Эти батальоны 
агитаторов предместий, рыбных торговок и авантюристов известны еще со времени 
славного взятия Бастилии, их знают со времен страшных сентябрьских убийств. 
Всякий раз, когда нужно прорвать плотину законов, насильно вздымают эту 
громадную народную волну, и всегда она неодолимо увлекает с собой все, – и 
последними тех, кого она вынесла на поверхность из собственной глубины.
 Уже в полдень густые толпы окружают манеж в Тюильри; мужчины в жилетах, с 
обнаженной грудью и грозными пиками в руках, издевающиеся, кричащие женщины в 
огненно-алых карманьолах, солдаты Национальной гвардии, просто люди улицы. Из 
их среды появляются зачинщики мятежей – американец Фурнье [23] , испанец Гусман,
 Теруань де Мерекур – истерическая пародия на Жанну д'Арк. Когда проходят 
депутаты, которых подозревают в готовности голосовать за помилование, их 
обливают словно из помойных ушатов потоком ругательств; народным представителям 
грозят кулаками, угрожая расправой: все средства террора и грубого насилия 
пускаются в ход, чтобы запугать депутатов, чтобы заставить их отправить на 
плаху короля.
 И это запугивание действует на всех малодушных. При свете мерцающих свечей 
собираются испуганные жирондисты в эти серые зимние сумерки. Еще вчера они были 
готовы голосовать против казни короля, чтобы избежать истребительной войны со 
всей Европой, а теперь, под страшным давлением народного восстания, они 
охвачены тревогой и разногласиями. Наконец поздно вечером начинается поименное 
голосование, и по иронии судьбы первым должен сказать свое слово вождь 
жирондистов Верньо: чей всегда такой пылкий голос – ведь оратор южанин, – как 
молот, потрясал стены. Но в этот миг он, вождь республики, боится, что 
покажется недостаточно последовательным республиканцем, если оставит жизнь 
королю. И он, обычно такой порывистый и бурный, пристыженно опустив большую 
голову, медленно, тяжелыми шагами подымается на трибуну и тихо произносит; «La 
mort» – смерть.
 Это слово, как звук камертона, разносится по залу. Первый из жирондистов 
отступил. Большинство остальных верны себе; триста голосов из семисот поданы за 
помилование, хотя все сознают, что теперь политическая умеренность требует 
гораздо большей смелости, чем мнимая решительность. Долго колеблются чаши 
весов: несколько голосов могут все решить. Наконец вызывают Жозефа Фуше, 
депутата из Нанта, того самого, который еще накануне уверял друзей, что будет в 
зажигательной речи защищать жизнь короля, который еще десять часов тому назад 
играл роль самого решительного среди решительных. Но тем временем бывший 
учитель математики, хороший калькулятор Фуше подсчитал голоса и увидел, что он 
рискует очутиться в невыгодной партии, в единственной партии, к которой он 
никогда не примкнет: в партии меньшинства. Бесшумными шагами поспешно 
поднимается он на трибуну, и с его бледных уст тихо слетает слово: «Lа mort» – 
смерть.
 Герцог Отрантский впоследствии произнесет и напишет сто тысяч слов, чтобы 
признать, что одно это слово, сделавшее Жозефа Фуше regicide – цареубийцей, 
было ошибкой. Но слово сказано публично и напечатано в «Moniteur» [24] ; его не 
вычеркнуть из истории, оно останется навеки памятным и в личной истории его 
жизни. Ибо это первое публичное падение Жозефа Фуше. Он коварно напал сзади на 
своих друзей, Кондорсе и Дону [25] , одурачил их и обманул. Но перед лицом 
истории им не придется краснеть за это, ведь и другие, более сильные, Робеспьер 
и Карно, Лафайет, Баррас и Наполеон, самые могучие люди своей эпохи, разделят 
их участь: в минуту неудачи он предаст их.
 В это мгновение, кроме того, впервые обна