асил к себе всю камарилью, всех без исключения участников 
заговора против Директории. Что это значит? Тревожным взглядом обменивается 
Бонапарт со своими приверженцами. Неужели за дверью уже стоят жандармы, чтобы 
одним ударом разрушить гнездо государственного переворота? Некоторые из 
заговорщиков, может быть, припоминают, нечто подобное в истории – роковую 
трапезу, устроенную Петром Великим для стрельцов, когда палач подал к десерту 
их головы. Однако люди, подобные Фуше, не прибегают к такого рода жестокостям – 
напротив, когда, к общему удивлению заговорщиков, является еще один гость (это 
и в самом деле дьявольская затея), а именно – президент Гойэ [86] , против 
которого и направлен их заговор, они становятся свидетелями изумительного 
диалога. Президент справляется у министра полиции о последних событиях. «О, все 
одно и то же, – отвечает Фуше, лениво подымая веки и устремив взор в 
пространство. – Все та же болтовня о заговорах. Но я знаю, как к этому 
относиться. Если бы заговор действительно существовал, мы бы уже имели тому 
доказательство на площади Революции».
 Этот тонкий намек на гильотину действует на заговорщиков как прикосновение 
холодного лезвия. Они недоумевают: над кем он смеется – над Гойэ или над ними? 
Дурачит он их или президента Директории? Они не знают этого, не знает, вероятно,
 и сам Фуше, ибо для него существует лишь одно наслаждение на свете: 
сладострастие двойственности, жгучая прелесть и острая опасность двойной игры.
 После этой веселой шутки министр полиции впадает опять в странную летаргию – 
вплоть до момента решительного удара; он слеп и глух, а половина сената уже 
подкуплена, и вся армия на стороне заговорщиков. И странное дело – Жозеф Фуше, 
который, как всем известно, всегда встает очень рано и первым появляется у себя 
в министерстве, именно 18 брюмера, в день наполеоновского переворота, охвачен 
изумительным, глубочайшим утренним сном. Он охотно проспал бы весь день, но два 
посланца из Директории подымают его с постели и сообщают беспредельно 
изумленному министру о странных происшествиях в сенате, о сборе отрядов и явном 
перевороте. Жозеф Фуше протирает глаза и прикидывается, как полагается, 
пораженным (несмотря на то, что он накануне вечером совещался с Бонапартом). Но,
 к сожалению, продолжать спать или притворяться спящим уже невозможно. Министру 
полиции приходится одеться и пойти в Директорию, где его грубо встречает 
президент Гойэ, который не дает ему дольше разыгрывать комедию изумления. «Ваш 
долг был, – набрасывается Гойэ на Фуше, – оповестить нас об этом заговоре, и, 
без сомнения, ваша полиция могла бы своевременно узнать о нем». Фуше спокойно 
проглатывает эту грубость и, словно самый преданный исполнитель, просит 
дальнейших указаний. Но Гойэ резко обрывает его: «Если Директория найдет нужным 
приказывать, она обратится к людям, достойным ее доверия». Фуше улыбается про 
себя: этот глупец еще не знает, что его Директория уже давно не имеет сил 
приказывать, что из пяти ее членов двое уже изменили, а третий подкуплен! Но 
зачем учить глупцов? Он холодно откланивается и отправляется на свое место.
 Но где его место, Фуше, собственно говоря, еще не знает – он министр полиции 
старого или нового правительства, в зависимости от того, кто победит. Лишь на 
следующие сутки решается исход борьбы между Директорией и Бонапартом. Первый 
день начался для Бонапарта удачно: сенат, подогретый обещаниями и хорошо 
подмазанный взятками, исполняет все желания Бонапарта: назначает его 
командующим войсками и п