ости повседневных споров и 
единогласно принимает решение устроить предложенное Робеспьером празднество в 
честь верховного существа. Один Жозеф Фуше хранит молчание и кусает губы. Такой 
триумф противника вынуждает к молчанию. Он знает, что публично не может 
состязаться с этим мастером риторики. Безмолвный, бледный, он принимает его 
публичное унижение, но про себя решает отомстить, отплатить.
 В течение нескольких дней, нескольких недель о Фуше ничего не слышно. 
Робеспьер полагает, что он устранен: пинка ногой было достаточно для наглеца. 
Но Фуше не видно и не слышно потому, что он действует подпольно, упорно и 
планомерно, как крот. Он посещает комитеты, заводит новые знакомства среди 
депутатов, он любезен, обязателен с каждым в отдельности и для каждого 
старается быть привлекательным. Больше всего он вращается среди якобинцев, где 
ловкое, гибкое слово имеет большое значение и где милостиво относятся к его 
лионским подвигам. Никто не знает точно, к чему он стремится, какие у него 
намерения, что предпримет этот деловитый, повсюду шныряющий, повсюду 
протягивающий нити невзрачный человек.
 И внезапно все разъясняется – неожиданно для всех и неожиданнее всего для 
Робеспьера: 18 прериаля громадным большинством голосов Жозеф Фуше избирается 
председателем Якобинского клуба.
 Робеспьер насторожился: этого ни он, ни кто-либо другой не ожидал. Теперь лишь 
дает он себе отчет, сколь хитрого, сколь смелого противника обрел он в лице 
Фуше. Вот уже два года не было случая, чтобы человек, публично им задетый, 
отваживался защищать свои права. Все они быстро исчезали, лишь только его взор 
останавливался на них: Дантон скрылся в своем имении, жирондисты рассеялись по 
провинциям, остальные сидят дома и не подают голоса. А этот наглец, которого он 
в открытом собрании заклеймил как нечистоплотного человека, спасается теперь в 
алтаре, в святыне революции, в Якобинском клубе, и добивается там самого 
высокого назначения, которое может получить патриот. Ведь не следует забывать, 
в самом деле, какую громадную моральную мощь приобрел этот клуб как раз в 
последний год революции. Самую высокую пробу чистейшей патриотической 
полноценности ставит Якобинский клуб, удостаивая званием члена клуба; и тот, 
кого он изгоняет, кого он порицает, – уже тем самым заклеймен как кандидат на 
плаху. Генералы, народные вожди, политики – все они склоняют голову перед этим 
судом, как перед высшей непогрешимой инстанцией гражданского сознания. Члены 
клуба являются как бы преторианцами [56] революции, лейб-гвардией стражей храма.
 И эти преторианцы, эти строжайшие, честнейшие, непреклоннейшие республиканцы 
избрали Жозефа Фуше своим вождем! Гнев Робеспьера безграничен. Ибо среди бела 
дня этот негодяй ворвался в его царство, в его владения, туда, где он сам 
обвиняет своих врагов, где он закаляет собственную силу в избранном кругу 
испытанных друзей. И теперь, соберясь произнести речь, он должен будет просить 
разрешения у Жозефа Фуше, он, Максимильен Робеспьер, должен будет подчиняться 
хорошему или дурному настроению Жозефа Фуше!
 Тотчас же он напрягает все свои силы. Это поражение требует кровавого 
возмездия. Долой его немедленно не только с кресла президента, но и из общества 
патриотов! Он тотчас же натравливает на Фуше нескольких лионских граждан, 
возбуждающих против него обвинение, и когда, застигнутый врасплох, всегда 
беспомощный в открытой ораторской борьбе, Фуше неловко защищается, Робеспьер 
сам берет слово и уговаривает якобинцев, чтобы они «не дали обмануть себя 
жуликам». Этим первым ударом ему почти удается свалить Фуше. Но пока тот все же 
обладает полномочиями президента и благодаря этому может своевременно 
прекратить обсуждение. Бесславно обрывает он прения и возвращается во мрак, 
чтобы подготовить новое нападение.
 Теперь Робеспьер осведомлен. Он понял метод борьбы Фуше; он знает, что этот 
человек не вступает в поединок, но каждый раз снова отступает, чтобы тайно, в 
тени, подготовить нападение с тыла. Недостаточно просто отшвырнуть и отхлестать 
такого упорного интригана; его нужно преследовать до самого последнего укрытия 
и раздавить. Необходимо его задушить, обезвредить окончательно и навсегда.
 Поэтому Робеспьер нападает вторично. Он повторяет свое обвинение перед 
якобинцами и требует присутствия Фуше на следующем заседании для объяснений. 
Фуше, разумеется, избегает этого. Он знает свою силу, знает и свою слабость, он 
не желает дать Робеспьеру публично торжествовать, чтобы тот лицом к лицу унизил 
его в присутствии трех тысяч человек. Лучше вернуться во мрак, лучше быть 
побежденным и выиграть время, драгоценное время! Поэтому он вежливо пишет 
якобинцам, что, к сожалению, должен уклониться от публичных объяснений; он 
просит якобинцев отложить суд, пока оба комитета не придут к соглашению в 
оценке его деятельности.
 На это письмо Робеспьер набрасывается как на добычу. Именно теперь необходимо 
схватить, окончательно уничтожить Жозефа Фуше… Речь против Жозефа Фуше, 
произнесенная им 23 мессидора (11 июня), – это самое ожесточенное, самое 
грозное и желчное выступление из всех, которые Робеспьер когда-либо 
предпринимал против своих врагов.
 Уже в первых словах чувствуется, что Робеспьер стремится не только поразить 
своего врага, но и сразить его, не только унизить, но и уничтожить. Он начинает 
с притворным спокойствием. Вступление еще довольно снисходительно, он говорит, 
что «индивидуум» Фуше его не интересует:
 «Я, быть может, когда-то был с ним до известной степени связан, так как считал 
его патриотом, и не столько его былые преступления заставляют меня теперь 
выступить с обвинением, сколько то, что он скрывается для совершения новых 
преступлений, а также потому, что, как я уверен, он является главой заговора, 
который мы должны уничтожить. Вдумавшись в только что оглашенное письмо, я 
должен сказать, что оно написано человеком, не желающим оправдаться перед 
своими согражданами, когда ему предъявлено обвинение. Этим положено начало 
системе тирании, ибо кто не желает оправдать