Петру Ивановичу. И даже во внешности его было много такого, что Багратион 
находил противным, - и сытая розовость, и вечная улыбка с оттенком надменности, 
и голос, отрывистый и грубый. 

- Эко время наше, ваше высочество, - прошептал князь Петр цесаревичу. Тот и 
молодец, кто плут и наглец! 

Константин Павлович взглянул на Толя и, соглашаясь, кивнул головой. 

- Однако, Карл Федорович, - сказал Барклай, - эго вовсе не сильная позиция. 
Возвышенность на правом фланге приходится как раз против продолжения первой 
линии наших войск. Это означает, что французы вдоль всего фронта нашего могут 
бить... 

- Можно занять возвышение редутом, ваше высокопревосходительство, отвечал Толь,
 - и неудобства не будет. 

- Да, можно поставить там редут. Но озеро помешает нам поддерживать редут 
войсками. Придется сразу отрядить туда много пехоты и артиллерии, чем лишим их 
участия в общем бое. А ежели их вытеснят оттуда, то где путь безопасного для 
них отступления? 

Толь не ожидал ничего подобного. Барклай критиковал позицию самым обстоятельным 
и глубоким образом, - так, как он один только и умел. Генерал-квартирмейстер 
покраснел от досады. Во-первых, он не понимал смысла этой привязчивости, 
во-вторых, критика непоправимо подрывала его репутацию самого ученого и 
знающего штабного офицера в армии. И это происходило за несколько дней до 
приезда нового главнокомандующего! Вероятно, Барклай не подозревает, что судьба 
его уже известна Толю. Надо было сейчас же покончить с этим нелепым и до 
крайности невыгодным положением. Барклай должен получить резкий и твердый отпор,
 тогда он поймет всю запоздалость и ненужность своих придирок. Толь быстро 
перебрал пальцами ремни уздечки и мундштука. На лице его явственно проступило 
выражение надменного и дерзкого упрямства. 

- Лучшей позиции, чем эта, не может сыскаться, ваше высокопревосходительство. 
Не знаю, чего вы желаете от меня. Я выбрал позицию со всей тщательностью, - 
следовательно, в ней нет и тех недостатков, о которых вы говорите. 

"Я выбрал", - он с особенной округлостью и твердостью выговорил это "я". 

Багратион внимательно прислушивался к разговору главнокомандующего с 
генерал-квартирмейстером. Барклай был прав: позиция никуда не годилась. Князю 
Петру живо представилось, какие бессмысленные ошибки в ве" дении боя были бы 
неизбежны, если бы армия заняла ее. Сколько жертв, крови, страданий и 
потерянных шансов на успех! Честь Барклаю, что заметил оплошность любимца 
своего и не скрыл ее, как бывает! Здесь нельзя давать боя. Умен Барклай! Но 
Толь - что за птица! И как скоро сменил покорность на неслыханную дерзость, с 
которой защищается! Спроста ли? Нет, конечно! Пронюхал - и полез оскорблять. 
Впечатлительность Багратиона больно страдала. И вдруг, как порох, вспыхнул в 
нем жаркий гнев. Он с такой силой дал своему коню шенкеля и шпоры, что тот 
прыгнул вперед и зашатался, наскочив на серого генерал-квартирмейстерского 
иноходца. 

- Как смеешь ты так говорить, полковник? - в бешенстве крикнул Багратион. - И 
перед кем? Перед братом своего государя... Перед главнокомандующим... Ты... 
мальчишка... Знаешь ли, чем пахнет это? Белой сумой! Солдатской рубашкой! В 
ранжир тебя!.. 

Он с размаху ударил кулаком по шее своего коня, резкий профиль его четко 
обозначился на фоне согретого солнцем светлого неба. Словно орлиная голова 
выглянула из-под шляпы с разноцветным перьем. 

Кругом было тихо. Барклай неподвижно сидел в седле со спокойным, почти 
равнодушным лицом. Цесаревич осадил своего чалого в толпу свитских офицеров. 
Толь побелел. Приложив пальцы к шляпе, он так вытянулся, что мог сойти и за 
худенького. Еще мгновение - и по лицу его побежали крупные, прозрачные слезы. 
Багратион повернулся к Барклаю. 

- Вы правы, Михайло Богданыч! И по мнению моему, позиция здешняя гиль. Боя 
давать нельзя тут. Жаль очень, что завели нас сюда. Приходится отступать! Не 
мешкая, будем к Гжати двигаться. Там Милорадовича с подкреплениями дождемся, а 
уж потом станем биться порядочно. Далее - ни шагу. 

Барклай молчал. Как он мог сказать "да" или "нет", когда, по-видимому, не он 
уже будет и командовать в Гжатске? А выговорить во всеуслышание этот последний 
резон - трудно. О, как трудно! Вот если бы помог кто... Это сделал Багратион. 
Он все понял. И поняв, словно вынул из кармана и на стол положил: 

- Может в Гжать и новый главнокомандующий прибыть... А впрочем, как вам, 
Михайло Богданыч, угодно!