что граф изумился. 

- Как?! - воскликнул он. - Вас не тяготит перспектива лишиться нашего 
достойного Барклая? Я не знаю Кутузова, но знаю, что для меня он не будет 
вторым Барклаем. Я хочу проситься в строй. Посоветуйте же мне, ради бога! 

- Хм! - сказал Толь. - Строй, несомненно, нуждается в таких отличных офицерах, 
как вы, граф! А что касается меня - мое положение отнюдь не схоже с вашим. 
Кутузов и для меня не будет Барклаем, но он будет Кутузовым, - и мне больше 
ничего не надо. Я был кадетом Сухопутного корпуса, когда он был директором и 
любил меня, как сына. Однако почему мы говорим об этом назначении лишь 
применительно к нашим собственным делам? А армия? А Россия? За месяц мы 
очутились позади Смоленска. Как же не пробежать неприятелю в десяток дней 
трехсот верст до Москвы, покамест главнокомандующие будут спорить и 
переписываться о Поречье и Мстиславле? Кутузову не надобно будет ни спорить, ни 
переписываться. Правда, он стар. Что ж? Мы попробуем гальванизировать его 
дряхлость... У нас нет недостатка в энергии. Промахи и порицания мы отдадим ему,
 - его славное имя не боится их, - а успехи и похвалы по справедливости возьмем 
себе. Армия узнала Толя полковником, - в пышных эполетах он будет героем всей 
России. Мы сломаем сопротивление везде, где оно встретится, обломаем крылья 
Багратиону, обрубим хвост Ермолову... 

Толь уже не сидел. Он стоял посредине шалаша, возбужденно радостный, 
розовощекий, пышущий здоровьем и силой, и широко разводил рукой, в которой еще 
дымилась трубка со сломанным пополам чубуком. 

- Das ist ein schones Land, da ist alles anzufangen{81}. И он громко и визгливо 
рассмеялся. 

У села Федоровки, почти под самым Дорогобужем, отыскалась наконец позиция, 
вполне подходившая для генерального сражения. По крайней мере 
генерал-квартирмейстер именно так говорил о ней Барклаю: 

- Das ist eine starke Position{82}! 

Собственно говоря, позиция эта обладала такими крупными недостатками, что и 
сильной не была, и для генерального сражения не годилась. Толь знал эти 
недостатки, но был совершенно уверен в том, что Барклай, последовательно 
уклонявшийся до сих пор от боя, меньше всего собирается давать его теперь, 
накануне своей смены, о которой, вероятно, уже имеет сведения. Маленькая 
комедия с позицией у села Федоровки никому и ничему помешать не могла. 
Приказано найти позицию, - Толь нашел ее. Надо, чтобы она считалась сильной? 
Пожалуйста: das ist eine starke Position! Так думал Толь. 

А Барклай думал совсем иначе. Действительно, ему уже было известно о назначении 
Кутузова. С приездом нового главнокомандующего заканчивался целый период 
великой войны, связанный с именем Барклая. Много горьких часов и дней пережил 
Михаил Богданович за это время. Ненависть войск угнетала, оскорбляла, мучила 
его нестерпимо. Тридцать лет боевой дружбы с русским солдатом шли насмарку. 
Клевета и народное презрение были единственной платой за верность и преданность.
 И не находилось до сих пор никакого средства, чтобы помочь беде. Только теперь,
 когда новый главнокомандующий уже ехал в армию, а Барклаю оставалось 
командовать всего лишь несколько дней, открылось такое средство. Теперь можно 
было наконец пойти на то, чего так страстно хотелось и армии и народу. В эти 
последние дни Барклай был готов встретиться с Наполеоном. Будет успех - не он 
поведет войска к новым победам. Будет поражение - не он соберет и укрепит 
разбитые силы. Надо было решиться на бой, чтобы имя полководца Барклая не 
оказалось связанным навеки с одними лишь отступательными маневрами 
предусмотрительного и осторожного ума. Прежде чем покинуть армии, Михаил 
Богданович хотел оправдаться в их глазах. Единственным средством был 
генеральный бой. 

- Eine starke Position! - говорил Толь. 

- Покажите мне эту позицию, Карл Федорович, - сказал Барклай. - Я осмотрю ее 
вместе с князем Багратионом. 

Он никогда не просил, - он приказывал. Но приказательная форма редко 
подкреплялась у него соответствующим тоном. По отношению к Толю он, сверх того, 
и не хотел быть повелительным. А между тем именно от этого разыгрывалось 
самолюбие полковника и странно раздражалась его заносчивая мысль. Он поклонился 
с холодной улыбкой. 

Десятого августа оба главнокомандующих и цесаревич, со штабами и свитами, 
выехали на осмотр позиции. Покачиваясь впереди на своем сером иноходце, Толь 
давал пояснения. Его плечистая фигура, быстро поворачивавшаяся в седле то туда, 
то сюда, загораживала собой места, о которых он говорил. Но он не замечал этого.
 Несколько раз Багратион ударял серого иноходца нагайкой по репице, - Толь 
оглядывался, прикладывал пальцы к киверу и снова заслонял своей спиной весь 
горизонт. Давно уже этот самоуверенный и нагловатый человек не нравился князю