подходящие позиции для генерального боя. И квартирмейстерские офицеры скакали 
за ним. 

Полковник отлично знал, что все эти поиски позиции ни к чему, так как Барклай 
по-прежнему уклонялся от встречи с Наполеоном. И если главнокомандующий 
требовал от Толя готовых позиций на пути отступления, то для того только, чтобы 
создавалась видимость его воли к решительному отпору. Толь с поразительной 
неутомимостью поддерживал необходимую для главнокомандующего видимость 
решительных действий. Не будучи обманут, он, однако, этим как бы ставил себя в 
один ряд с обманутыми, делался, как и они, жертвой Барклаева двуличия, 
отгораживался от своего покровителя и приобретал право вместе с другими бранить 
его. Из таких-то важных соображений и вытекала его бешеная деловитость. Армии 
приходили на выбранную им позицию, занимали ее несколько часов и затем шли 
дальше. Пустая энергия Толя жестоко утомляла его подчиненных. Но 
требовательность его была беспощадна и не допускала возражений. Впрочем, иной 
раз и он позволял себе сказать с тонкой улыбкой: 

- Знаем и сами, что кривы наши сани. Эхма! 

Толь любил русские поговорки и употреблял их всегда вовремя и к месту. Но, 
бросая этот камешек в огород Барклая, он думал: "Das ist ein Land, da ist 
nichts anzufangen".{79} 

Под Дорогобужем выдалась редкая минута, - деятельный полковник сидел в своем 
шалаше на сбитой из неоструганных досок походной кровати и отдыхал, расстегнув 
сюртук и с наслаждением затягиваясь кнастером. 

- Я очень рад, полковник, что застал вас, - сказал, входя в шалаш, 
обезьяноподобный Барклаев адъютант, граф Лайминг. - Очень также хорошо, что вы 
один. 

Такое вступление и таинственный вид Лайминга чрезвычайно подзадорили 
любопытство Толя, поэтому он постарался ответить самым равнодушным тоном: 

- Милости просим, любезный граф! Коротать скуку отдыха одному - вдвойне скучно. 
Только эгоисты могут думать иначе. 

"Ах, как умен!" - подумал Лайминг и заговорил еще таинственнее: 

- Я пришел, чтобы поделиться с вами крупнейшей новостью. Полагаю, что лучшего 
конфидента мне не найти. В уплату за откровенность требую совета! Граф 
оглянулся. - Новость сбивает меня с толку. В Петербурге я знал бы, что делать. 
Но здесь... 

- Ум - хорошо, полтора ума - лучше. 

- Справедливо! К тому же мы находимся приблизительно в одинаковом по 
затруднительности своей положении Vous etes oblige de m'enipecher de faire une 
betise{80}. Мы оба пользуемся милостивым вниманием нашего достойного генерала 
Барклая де Толли... 

Полковник начинал понимать, в чем дело.  - Покамест отыскиваю по его 
приказаниям позиции для армии, - сказал он, выпустив изо рта совершенно круглое 
кольцо табачного дыма, - он, кажется, окончательно потерял свою собственную 
позицию... 

"Ах, как умен!" - еще раз подумал Лайминг и быстро вынул письмо из-за лацкана 
мундира. 

- Слушайте! 

Толь закрыл глаза. Немецкие фразы письма приятным звоном отдавались в его ушах. 
Петербургский дядюшка Лайминга, состоящий воспитателем молодых великих князей,
 - человек, близкий ко двору, с влиянием, весом и возможностью осведомляться о 
ходе государственных дел из самых первых рук, пользовался вернейшей оказией, 
чтобы сообщить племяннику кардинальную новость момента. Барклай смещен. 
Главнокомандующим всех русских армий назначен одноглазый Голенищев-Кутузов. 
Дело не прошло гладко. Вот подробности. Вопрос решался в комитете из шести 
главнейших сановников империи. Никто из них не оспаривал необходимости заменить 
Барклая, а о кандидатах в главнокомандующие сильно спорили. Назывались имена 
Багратиона, Беннигсена, Тормасова. Но в конце концов остановились на Кутузове. 
Единогласное решение это очень не понравилось императору, - он не желал 
Кутузова. Подписывая приказ, он сказал, как некогда Понтий Пилат: "Я умываю 
руки!" Самоотречение этого прекрасного императора пошло еще дальше, - он 
предоставил новому главнокомандующему полную свободу действий и отказался от 
своего несомненного права вмешиваться в его распоряжения. Под этими условиями 
Кутузов принял назначение и уже выехал к армии. 

Прочитав все это, Лайминг аккуратно сложил письмо и посмотрел на Толя. У 
полковника был такой довольный вид и такая блаженная улыбка гуляла по его губам,