отстраняется, подступил еще ближе. На глазах его сверкали слезы, голос звучал 
спокойно и мягко, почти задушевно: 

- Я бы так понял, Михаиле Богданович. Вот мы уходим от Смоленска. К обороне не 
готов он, - трудно его защищать. Однако есть у нас впереди верная позиция. И 
непременно должен Бонапарт на позицию эту идти и брать ее. Мы же, достигнув ее, 
станем на ней, дождемся и встретим Бонапарта. Так - я бы понял. Но ведь нет у 
вас впереди такой позиции, в наступление пойдем мы просто сказать, наудачу. 
Заранее знать можно: будем искать позиции во всем совершенной, без изъяна, а с 
несовершенных все дальше и дальше отходить. А Смоленск уже брошен. Кто 
поручится, что, завладев им, Бонапарт дальше двинется? А ежели не двинется? 
Хороши же мы будем! От мысли такой в оцепенение прихожу. Ясно мне: все погибнет,
 коли взят будет Смоленск! Барклай качнул головой. 

- Коли взят будет Смоленск, Наполеон пойдет дальше! И тогда ничто не погибнет, 
но все спасено будет, князь! 

По лицу Багратиона разлилась мертвенная бледность. 

- Итак... отступаем? 

- Да. 

Багратион вырвал из ножен шпагу до половины клинка и несколько мгновений стоял 
с зажмуренными глазами. Потом всадил шпагу обратно и, повернувшись с быстротой 
волчка, выбежал из шалаша. "Бешеный, - подумал Барклай, - совсем бешеный!" 

Глава двадцать седьмая 

Собравшиеся у Барклаева шалаша генералы Первой армии видели, как Багратион 
выбежал, вскочил на коня и ускакал. Никто не решился ни о чем спросить его, да 
и не надо было спрашивать, так как всем все было ясно. Генералы стояли на 
гребне прибрежной высоты. Лица их были обращены к полыхавшему городу, и 
громадное зарево так странно освещало их, что близко знакомые черты казались 
неузнаваемыми. Даже сквозь закрытые веки пробивался ослепительный блеск пожара..
. 

- Триста спартанцев легли в Фермопилах, - воскликнул с отчаянием в голосе граф 
Кутайсов, - и больше двух тысяч лет хранится о том славная память! Почему же мы.
.. 

Его маленькая стройная фигурка вздрогнула, и он замолчал. Командир третьего 
пехотного корпуса генерал Тучков, человек серьезный и упрямый, с решительной 
физиономией и тонкими, сердитыми губами, проговорил: 

- Это надобно кончить, господа! Я буду один атаковать Наполеона! 

Командир четвертого корпуса, живой и бойкий граф Остерман-Толстой, подхватил: 

- Почему вы один? Князь Петр Иваныч с охотой возьмет на себя победить или 
умереть... А мы все под ним готовы... 

Ермолов вмешался: 

- Надо, господа, прежде знать, как атаковать и откуда... 

Он отыскал глазами Толя. 

- Скажите ваше мнение, господин генерал-квартирмейстер! 

Толь догадался: Ермолов хотел запутать дело, не довести до крайности. И потому 
сказал не то, что думал в действительности, а то, что должно было немедленно 
вызвать сомнения и споры. 

- Атаковать неприятеля надобно двумя колоннами из города... 

Возражения посыпались со всех сторон. И первым заспорил Ермолов: 

- Как можете вы, Карл Федорыч, с вашими понятиями, такие неосновательные 
суждения иметь? Как выведете вы из города две колонны через узенькие его 
ворота? 

- А как вы их развернете у стен под огнем неприятельских пушек? запальчиво 
наскочил на Толя Остерман-Толстой. - Как успеете подвести артиллерию? Гиль! 

- Для атаки надобно переправиться на ту сторону Днепра через форштадт, - твердо 
выговорил Тучков. - Он ведь еще в наших руках. И оттоль действовать. 

Толь чувствовал себя под этим напором нехорошо. Он даже не улыбался. Впрочем, 
переложить всю тяжесть минуты на Барклая было нетрудно.