- Тысяча чертей! - прохрипел герцог. - Опять ускользнул маршальский жезл!.. 

Комендантские стрелки вели к Жюно трех крестьян из деревни Росасна. Теперь 
крестьяне не переговаривались и даже не глядели друг на друга. Головы их были 
опущены, лица бледны. Но, судя по необыкновенной твердости шага и спокойствию 
движений, они чувствовали себя правыми и не боялись смерти. 

Глава двадцать шестая 

Осажденный город расцвел надеждами. Не каждый же день празднует Бонапарт свое 
рождение! Жители вылезли из погребов. Открылись трактиры и ресторации. В 
"Данцихе", у Чаппо, в кондитерской лавке Саввы Емельянова было полным-полно 
народу. По улицам разносили мороженое - было жарко, и офицеры от Моленховских 
ворот то и дело посылали за ним. Солдаты полков шестого корпуса, стоявшие в 
предместьях, копали на огородах картофель и варили его над огнем. Так шло до 
трех часов дня: редкая перестрелка из-за рва и никаких признаков наступления. 

- Надо быть, думает Наполеон, что выйдем мы из города в открытый бой, толковали 
офицеры на террасе Молоховских ворот, где обосновался штаб Дохтурова. - Врешь, 
брат! Обчелся! 

Генерал только что пообедал и, раскрасневшись от недомогания и жары, прилег 
отдохнуть с кожаной подушкой под головой. Но, вспомнив что-то, сказал 
адъютанту: 

- Прапорщик там пехотный, внизу... Позови-ка! Через минуту явился прапорщик, 
бледный и взволнованный. 

Дохтуров достал из кошеля сторублевую ассигнацию. 

- Остыдился, братец... Сакремент! Прогулял деньги и стреляться вздумал? Дурак! 
Не деньги нас наживают, а мы - деньги. Бери! Да не стесняйся, бери! Я еще 
наживу, а помочь найду ли случай - бог весть!.. 

Прапорщик кланялся и лепетал слова благодарности, а генерал уже повернулся к 
нему спиной, удобно подмостив под ухо подушку. Штабные офицеры сейчас же 
отыскали какую-то сломанную дверь и пристроили ее над стариком, как навес от 
солнца. 

- Тише, господа, тише... Не шумите - генерал отдыхает. Не разбудить бы! 

Но Дохтуров и спал и не спал. С одной стороны, он слышал эти шепоты, 
трогательно доказывавшие ему общую любовь, и, стало быть, не спал. С другой - 
шепоты были так приятны Дмитрию Сергеевичу, что, погружаясь в тихое спокойствие,
 он не в силах был не только встать, но и глаза открыть, следовательно, спал. 

В три часа дня приехал из передовой цепи начальник корпусного штаба. 

- Кажется, французы зашевелились... 

И вдруг над Красненской дорогой одна за другой взвились две ракеты. Начальник 
штаба начал рассылать офицеров по частям, - он ждал боя. 

- Не след ли Дмитрия Сергеевича разбудить? 

Взвилась третья ракета. И смерч из ядер и гранат налетел на город. Несколько 
ядер ударилось в террасу. Дохтуров поднял голову, посмотрел кругом мутными 
глазами, вскочил и крикнул: 

- Лошадь! 

Французская артиллерия била навесно. Густые цепи стрелков бежали к городским 
стенам, врезаясь между батареями. Перестрелка ширилась и росла. Ней атаковал 
Королевский бастион, Понятовский наступал слева, а Даву шел между ними. Головы 
французских колонн равнялись, потом делалась правильная деплояда, и огромное 
поле перед городом все гуще и гуще покрывалось длинными линиями пехоты. На 
берегу Днепра, по садам, расположенным на горе, французы уже теснили русских, 
сбрасывая в овраг Красненского предместья. Понятовский был уже под городской 
стеной. Ней - почти на Королевском бастионе, Даву рвался в Рославльское 
предместье. 

У Молоховских ворот начинался беспорядок. Зубцы стен, отбитые ядрами, валились 
вниз, на полк иркутских драгун. И драгуны мялись, отступая к воротам. Чуя 
позади себя неладное, и пехота начала подаваться ото рва к воротам. Но здесь 
она попадала под копыта ярившихся драгунских коней. Какой-то огромный 
длинноусый гусар вертелся среди иркутцев с казачьей пикой в руках и рычал: 

- Стой, р-ракальи! Заколю!