- Т-сс! 

- "Немецким быкам, - читал Давыдов. - Быки! Вы маршируете в ногу с солдатами 
великой армии. Не отставайте же! Счастие французского оружия зависит от вас. 
Достаточно ли вы жирны, чтобы стать героями огненной силы и мужества? Вы - 
первые немецкие быки, вступающие в Россию. За саксонскими быками следуют 
баварские, вюртембергские, вестфальские, а за этими итальянские, венгерские и 
другие. Все они лишь ждут сигнала Великого Скотобоя. Бодрствуйте, быки! 
Спешите! Скоро весь рогатый скот Европы будет завидовать вашим лаврам. Правда, 
вы не эйлауские и не фридландские быки, но все-таки крови и мяса в вас еще 
достаточно. Быки! Вы умрете славною смертью! Ваши кожи, переделанные на сапоги 
и башмаки, еще много послужат людям. Ваши потомки, вспоминая вас, еще долго 
будут поднимать гордый рев. Кто может отказать вам в глубоком уважении? 
Генералиссимус Дикий Бык". 

Действительно, это было что-то до крайности странное. 

- Одно думать можно: хоть и взяли французы себе немцев в союзники, но 
потешаются над ними жестоко! 

Прокламация переходила из рук в руки. Давыдов задумался. Он стоял, опершись о 
бок чьей-то лошади, и, ударяя пальцами по колечку шпоры всадника, с упорным 
любопытством следил за тем, как от этих ударов оно шибче вертится и звончее 
поет. Но мысли его были далеки от того, на что глядел он. Никогда раньше не 
случалось ему так завлекаться мечтой, как нынче, после славного ночного поиска. 
"Чего нельзя совершить с двумя сотнями Ворожейкиных, размышлял он, - ежели 
сновать с ними без перерыву между транспортами и обозами, рекрутскими депо и 
отсталыми частями противника? Двигаются они по местам, отлично нам известным. 
Тут-то и вцепиться бы в них, как репейник в бурку. Но пехота не поспевает, 
конница не всегда выдерживает отпор, артиллерия бьет по воробьям. А все потому, 
что нужна тут не большая сила, а быстрота малой силы. Каждый набег в 
отдельности не великим будет сражением, но от множества таких стычек спутаются 
все французские карты, и останется французская армия без сообщения между 
корпусами и без провианта. А сведений необходимейших сколько добывалось бы! А 
утомление врага какое! Ах, надобно к войне регулярной приложить войну... 
партизанскую!" Давыдов так далеко занесся мыслями, что и не заметил, как 
возвращавшийся от главнокомандующего генерал Васильчиков подошел к офицерскому 
кругу. Сюртук его был распахнут. Молодецкая грудь вольно дышала под 
снежно-белым пикейным жилетом. Глаза сияли. Вишневый румянец горел на круглых 
щеках. И весь барственный вид его говорил о том, что он доволен. Багратион 
только что горячо благодарил его за ночной поиск. Правда, добытые сведения 
подтверждали основательность опасений генерала Барклая. Но уж очень хорошо было 
самое дело! Васильчиков потянул Давыдова за ментик. 

- Полно грезить, любезный подполковник! Не дельное задумали вы. Скажу 
откровенно: не решился я даже, по просьбе вашей, князю о том доложить. 
Партизанство! Ей-же-ей, пустое! Вы - гусар, а казачьим напитаны духом. То ли 
дело стоять в чистом поле грудью, в божий день, хоть под ядрами и пулями, да в 
атаку ходить... А это что ж? 

И он повернулся, чтобы идти к себе в палатку, улыбающийся, горделиво-прямой. 
Назовите лунатика по имени, и он упадет. Подобное произошло и с Давыдовым. 
Будто вдруг сорвался он с огромной высоты блестящих своих замыслов в бедную, 
будничную сферу серых генеральских слов. "Глупец!" - подумал он о Васильчикове 
и проговорил громко: 

- Пожалуй, пусть и не докладывает князю... Но знает меня князь еще с седьмого 
года и по Турции. Сам дойду! 

"Государь! 

Ваше величество, вероятно, уже имеете донесение о небольшом, но славном деле, 
происшедшем на днях у селения Катани. Очень забавны обстоятельства, при которых 
герцог д'Абрантес потерял свою коляску и вместе с ней важнейшие бумаги. Не 
сомневаюсь, что одна из этих бумаг остановила на себе особенное внимание вашего 
величества. "Воззвание к немецким быкам" - документ большого политического 
значения, так как раскрывает сущность отношений, существующих между союзниками. 
Этот же документ сыграл роль лакмусовой бумажки и для разъяснения моих 
отношений с князем Багратионом. Я уже не раз утруждал ваше величество описанием 
этих отношений, - вам угодно было знать о них возможно обстоятельнее. 
Благословенная судьба приблизила мою скромную особу к вам, государь, настолько 
же, насколько она отдалила от вас князя Багратиона. Говоря о нем в моих письмах,
 я всегда стремился к самой полной лояльности. Едва ли упало хоть раз с пера 
моего прямое слово осуждения. И теперь я не могу и не хочу осуждать его. Но 
благоволите, ваше величество, прослушать историю, которую я расскажу вам. 

Вместе с коляской Жюно наши казаки и гусары захватили одного капитана 
французской штабной службы. Раньше он состоял в корпусе маршала Даву. Но потом, 
по неудовольствиям с ним, перешел к Жюно. Фамилия этого офицера виконт Пьон де